Он искал Володины следы. И очень скоро понял, что не придется ему прокладывать дороги в неведомое. Он не был первым: в городах велась огромная поисковая работа, и он влился в этот поиск еще одним крохотным ручейком. Обычная для всех поисковиков судьба привела его на набережную Москвы-реки, к парку имени Горького в День Победы. Гремела музыка. Шли и шли люди. Он встал у входа в парк, держа в руках портрет Володи, картонку с номером полевой почты и названием дивизии, из которой на имя бабы Анны пришло его последнее письмо. Во второй половине дня, когда затекли ноги, когда, казалось, не осталось надежды, возле Александра Антоновича остановился фронтовик. Был он в гимнастерке, с лычками старшего сержанта на погонах. Невысокий, плотный, седой. Орден Красной Звезды на груди, многие медали, в том числе «За отвагу». Остановился, пригляделся внимательнее.
— Ты кем ему будешь? — спросил.
Александр Антонович ответил.
— Ну что ж, давай знакомиться.
Познакомились. Потоптались немного у массивных ворот, затем пошли в кафе. Там и разговорились.
Фронтовик оказался тезкой, только отчество у него было другое. Александр Федорович Климов. Володю встретил в Гороховецких лагерях: вместе проходили курс молодого бойца. Вместе же и воевали на Западном фронте. Виделись редко. Александр Федорович как попал в батальон, так в нем и остался, а Володя перешел сначала в полковую разведку, а потом и в дивизионную. Друзьями не были, но и не забывали друг друга.
— Тогда ведь как было, — вспоминал Климов. — Пришли мы, скажем, на пополнение. Через некоторое время глядь, а от того пополнения уже и не осталось никого: кто погиб, кто в госпитале по ранению. Оставшиеся в живых друг друга держаться старались. Вот и встречались иногда, пока меня не зацепило. После госпиталя я на Севере воевал.
В кафе было тесно, шумно. Поминали павших, рассказывали о живых. Жалели тех, кто не смог приехать в такой день.
— Мать, говоришь, ждет? — спросил Климов.
— И ждет, и ищет, — подтвердил Александр Антонович.
— Да-а, — вздохнул Климов. — Слушай, — оживился он, — а ты по могилам не искал?
— Как это? — не понял Александр Антонович.
— По братским могилам, — объяснил Климов. — Ты его среди живых ищешь и вряд ли найдешь. Известно, что писали о разведчиках, когда они не возвращались. Все они пропали без вести. Ты через следопытов попробуй. Ребята сейчас фамилии многих погибших бойцов в захоронениях помогли восстановить. Попытайся, а?
О подобной возможности Александр Антонович не думал. Он Володю действительно искал среди живых.
— Дело говорю, — настаивал Климов. — Меня зацепило под Березовкой. Володя тогда еще жив был. Вот и начни с Березовки. А потом весь боевой путь дивизии проследи, как шла по Белоруссии. До того дня, когда он погиб. Во все села пиши и города.
Они обменялись адресами, телефонами. Разошлись.
Александр Антонович продолжал поиск. Отправлял письма, получал неутешительные ответы на них. Этот поиск сделался для него частью жизни, повседневного бытия.
В Томске, будучи в командировке, он получил телеграмму. Сестра сообщала: «Баба Анна умерла. Приезжай».
Вырваться из Томска оказалось нелегко: не летали самолеты. Он поездом доехал до станции Тайга, много часов ждал другого поезда, на Новосибирск. Но и в этом городе просидел почти двое суток, ожидая летную погоду. Когда добрался до Истры, бабу Анну схоронили. Он застал в доме родственников, знакомых, соседей. Тело бабы Анны уже приняла земля, и теперь люди сидели за столом, пили, не чокаясь, вино, говорили: «Кабы так умереть…», «Дай-то бог…», «Легкая смерть, без муки…», «В гробу лежит, как живая…» Он слушал разговоры, корил себя за опоздание, хотя и не было в том его вины. Вскоре и за столом сидеть расхотелось. Александр Антонович встал, собрался, пошел на кладбище. Хотелось побыть одному, посидеть в тиши, подумать…
Недели за две до того, как это случилось, на имя бабы Анны пришло письмо. «Уважаемая Анна Ивановна! — писали школьники далекого белорусского села Кисловичи. — Мы, члены отряда красных следопытов, закончили сбор материалов о вашем сыне, герое-разведчике Владимире Тарасовиче Степанове, погибшем при выполнении задания командования в годы войны и похороненном в нашем селе…»
В письме красных следопытов рассказывалось о подвиге ее сына, о судьбе сожженного в войну и заново отстроенного села, о колхозных и школьных делах. Баба Анна приглашалась на торжественную линейку. Каждый, кто приходил к ней, читал это письмо. Баба Анна слушала, крестилась, повторяя одну и ту же фразу: «Дошли молитвы мои, дошли». Торопила тетю Паню с отъездом. Тетя Паня взрывалась, пробовала кричать на мать для «резону», но баба Анна так смотрела на дочь, что та лишь руками разводила, замечая: «Рано, мама, в письме, поди, срок проставлен». Перед отъездом баба Анна и вовсе не спала. Погладила, сложила в сундук белье, купленное еще раньше на случай смерти. На вокзале, в поезде, не суетилась, хотя из дома в дальний край ехала впервые! Переспрашивала тетю Паню, дала ли та телеграмму.
Тетя Паня вспоминала о встрече, о торжественной линейке. Говорила, что баба Анна держалась «молодцом». «Только раз и заплакала, — рассказывала. — У обелиска хотела земли с могилы набрать, а как ее наберешь-то — земля мороженая, вроде камня». Поковыряла баба Анна землицу своими скрюченными пальцами, отступилась, заплакала. Спасибо учителю местному, нож у него оказался. Он и помог. Баба Анна землю ту в платок завернула. «Со мной положишь, как помру», — сказала она дочери. И бабу Анну, и тетю Паню просили остаться в колхозе, погостить. Баба Анна не захотела. Заторопилась, заспешила, и они уехали. Когда же вернулись, баба Анна два дня хлопотала по хозяйству. Потом легла, позвала дочь. «Ты вот что… Прощай, — сказала она тете Пане. — Отжила я своё… Тяжко тебе без меня придется. Благословляю тебя… Прощай…» Тетя Паня глянула на мать, поняла, что конец. Сначала растерялась, потом опомнилась, побежала вызывать «неотложку»…
Александр Антонович не заметил, как дошел до кладбища. Столетние березы увидел, густые заросли кустов, ограды, кресты. На краю кладбища — часовню-морг. И тропинки, тропинки — дороги к тем, кого не стало. Рядом с могилой деда Тараса — свеженасыпанный холмик. Землю еще не прикрыл снег. Он подошел, сел на скамейку. Перед ним открылась даль. Петляла под обрывом Истра-река. По ее берегам тянулись белоснежные поля. За ними, в туманной морозной дымке, темнели лесами пологие холмы. Виден был красавец-монастырь. Как и город, он восстал из груды развалин и казался сейчас необыкновенно чистым. Блестели золотом его купола. Как и прежде, к монастырю слетались стаи галок. Город рос, ширился. Но не стало бабы Анны. Еще раньше — деда Тараса, десяти их сыновей. Не стало основы могучего рода, который мог разрастись сильным ветвистым деревом.
Шел снег.
«Ты, ты, — в такт сердцу билась его мысль. — Ты списался. На твой призыв откликнулись школьники. Ты приблизил кончину. Зачем?..»
Себе ли искал оправданий Александр Антонович или пытался что-то понять, но он вновь и вновь задавал себе этот вопрос и хотел найти ответ.
Пропал без вести… Есть какая-то трагическая неопределенность в сочетании этих казенных слов.
Баба Анна страдала, думал он. От незнания, от неопределенности. Тридцать лет в ней жило и оставалось то вечное беспокойство о своих детях, которое свойственно всем матерям земли.
Мать — она все выдержит. Старая, как мир, истина. Мы живем, постоянно зная об этой истине да редко вспоминая о ней. Но она всегда в нас. Подобные истины помогали нам в минуты тяжелых испытаний и были опорой нашей, нашей надеждой в том огне, в том многократно проклятом аду войны.
И каждый из нас живет в постоянном долгу — перед своей землей, перед Родиной, перед близкими людьми, давшими нам жизнь, вырастившими нас. Баба Анна исполнила свой долг до конца. И уснула спокойно за многие годы.
Спи, баба Анна.
Спи, Мать.
