Профессор и раввин Элиэзер Беркович родился в 1908 году в Румынии. Он закончил раввинский семинар имени Гильдесгаймера в Германии и в 1933 году удостоился звания доктора философии в Берлинском университете.

В 1936 — 1939 гг. Элиэзер Беркович был раввином в берлинской еврейской общине, а когда вспыхнула Вторая мировая война, ему удалось спастись, бежав в Англию. С 1946 года по 1950 г. он был раввином в Сиднее /Австралия/, а затем — в Бостоне /США/. С 1958 года в течение 18 лет Элиэзер Беркович возглавлял отделение еврейской философии Библейского семинара в Чикаго.

Профессор Беркович — один из виднейших мыслителей нашего времени в области еврейской философии, автор многих актуальных работ. Его книги по философии и теологии написаны на английском языке. Основные из них — "Бог, человек и история", "Главные темы в современной философии иудаизма".

Его книги в области Галахи — "Условия при бракосочетании и разводе", "Сила и назначение Галахи", "Учение о причинности в Галахе" — изданы в Иерусалиме Институтом раввина Кука.

В 1975 году Элиэзер Беркович репатриировался в Израиль. Он живет в Иерусалиме и продолжает свою плодотворную научно-теоретическую, литературную и педагогическую деятельность.

Существуют два основных подхода к Катастрофе европейского еврейства: смирение перед этим фактом как перед проявлением Божьей воли или же, что чаще встречается, сомнение и непонимание, ведущее к восстанию против самой идеи благого Провидения. Этот путь в конце концов может привести к еврейскому варианту современной радикальной теологии, утверждающей, что Бог мертв и жизнь не имеет смысла. Однако в действительности вопрос должен стоять так: кто имеет больше прав судить об этой страшной проблеме? Тот, кто перенес ад гетто и концентрационных лагерей, гибель родных и друзей в газовых камерах, или же тот, кто читал, слышал о Катастрофе, возможно, даже переживал ее в своем воображении?

Ответы этих людей не могут быть одинаковыми. Те, кто там был, опираются на свой уникальный, ни с чем не сравнимый в человеческой истории опыт. Как бы глубоко те, кто там не был, ни переживали страдания жертв, они останутся настолько же далекими от Катастрофы, насколько далеки от мира концентрационных лагерей и крематориев вполне благополучные радикальные теологи наших дней. Их ответ, основанный на теоретических рассуждениях, будет таким же умозрительным, как и их опыт.

Конечно же, "восстание" радикальных теологов вполне равнозначно смиренному принятию Катастрофы теми, кто не был в лагерях смерти. Их ответ точно так же не адекватен событиям, как и ответ тех, кто бунтует и отрицает веру. Ни те, ни другие не могут установить контакт с миром Катастрофы. Кто не был там, должен прежде всего прислушаться к тем, кто пережил Катастрофу. Да, многие в то время потеряли веру. Я их понимаю. Они попали в ад похуже Дантового. Я думаю, что и Сам Бог их понимает и не ставит им это в вину. Разве я могу перенять их отношение к вере, восстать? Ведь я там не был. Я не Иов. Я только его брат. Я не имею права отвергать веру еще и потому, что среди евреев в лагерях были тысячи, десятки тысяч не усомнившихся в Творце. Они с ужасом покорились воле Бога. Я не могу отвергать веру, потому что это будет осквернением жертвы, принесенной теми, кто принял свой жребий без колебаний. Как я смею колебаться, если они смирились! Но и безропотно молчать я не могу. Я, там не бывший, не смею покориться, потому что мои братья, пройдя сквозь этот ад, восставали и отвергали. Как же я могу слышать об их нечеловеческих страданиях и покоряться?!

Я преклоняюсь перед памятью кдошим, святых, которые шли в газовые камеры с "ани маамин!"("я верю!") на устах. И я преклоняюсь перед святой памятью тех, кто шел в газовые камеры без веры, ибо то, что им пришлось пережить, было выше человеческих сил. Они не могли больше верить. И я теперь не знаю, как мне сохранить веру. В сущности, мне легче понять, почему люди теряли веру в концентрационных лагерях, чем то, почему они ее сохраняли. Сохранение веры в таких условиях — сверхчеловеческий поступок, утрата — человеческий. Я всего лишь человек, мне ближе человеческое чем сверхчеловеческое. Вера свята, но и неверие и восстание против веры в нацистском аду святы.

Неверие в лагерях смерти — не итог интеллектуальной работы; вера была убита миллионы раз — это святое неверие. Тот, кто там не был и тем не менее с готовностью принимает Катастрофу как проявление воли Бога, в Котором нельзя сомневаться, оскверняет святое неверие тех, чья вера была убита. Но тот, кто с уверенностью присоединяется к отрицающим веру, оскверняет святую веру тех, кто ее сохранил. Можно, наверное, пойти дальше и сказать: смиренный верующий, который там не был, но безропотно соглашается с уничтожением шести миллионов евреев, оскорбляет своей верой веру лагерей смерти. Святые, которые сохранили веру в Бога Израиля в тех обстоятельствах, должны сказать такому человеку: "Что ты знаешь о вере? Как ты смеешь мириться со страданиями, которые ты не терпел? Успокойся и замолчи". Но и провозглашающие свое неверие оскорбляют святое неверие газовых камер. Жертвы Катастрофы, утратившие веру, могут сказать нашим радикальным теологам: "Как вы, не испытавшие того, что испытали мы, смеете говорить о потере веры?"

Рядом со святой верой крематориев невозмутимая вера тех, кто не перенес Катастрофу, — вульгарность. Но неверие изощренного интеллектуала, живущего в обществе изобилия, рядом со святым неверием лагерей — непристойность.

Мы не были на месте Иова и не смеем отвечать так, как он отвечал Богу. Мы должны верить, поскольку наш брат Иов верил, и мы должны недоумевать, поскольку Иов недоумевал. Такая ситуация сложилась после Катастрофы. Только так мы можем подойти к правильному ответу, если он вообще имеется. Только так мы можем пробить брешь в стене нашего непонимания. Это можно сделать, не оскверняя святую веру или святую утрату веры в аду Катастрофы. А если брешь пробить не удастся, то единственное честное решение — остаться по эту сторону стены. Возможно, ответа не существует. И лучше смириться с этим, чем искать успокоения в фальши равнодушной веры или в ничтожном неверии людей, получивших свою порцию за столом пресытившегося общества.

Ответы этих людей не могут быть одинаковыми. Те, кто там был, опираются на свой уникальный, ни с чем не сравнимый в человеческой истории опыт. Как бы глубоко те, кто там не был, ни переживали страдания жертв, они останутся настолько же далекими от Катастрофы, насколько далеки от мира концентрационных лагерей и крематориев вполне благополучные радикальные теологи наших дней. Их ответ, основанный на теоретических рассуждениях, будет таким же умозрительным, как и их опыт.

Конечно же, "восстание" радикальных теологов вполне равнозначно смиренному принятию Катастрофы теми, кто не был в лагерях смерти. Их ответ точно так же не адекватен событиям, как и ответ тех, кто бунтует и отрицает веру. Ни те, ни другие не могут установить контакт с миром Катастрофы. Кто не был там, должен прежде всего прислушаться к тем, кто пережил Катастрофу. Да, многие в то время потеряли веру. Я их понимаю. Они попали в ад похуже Дантового. Я думаю, что и Сам Бог их понимает и не ставит им это в вину. Разве я могу перенять их отношение к вере, восстать? Ведь я там не был. Я не Иов. Я только его брат. Я не имею права отвергать веру еще и потому, что среди евреев в лагерях были тысячи, десятки тысяч не усомнившихся в Творце. Они с ужасом покорились воле Бога. Я не могу отвергать веру, потому что это будет осквернением жертвы, принесенной теми, кто принял свой жребий без колебаний. Как я смею колебаться, если они смирились! Но и безропотно молчать я не могу. Я, там не бывший, не смею покориться, потому что мои братья, пройдя сквозь этот ад, восставали и отвергали. Как же я могу слышать об их нечеловеческих страданиях и покоряться?!