Реакция последовала незамедлительно. Мгновенно опомнившись, миссис Каррингтон оттолкнула наглеца с такой силой, что он отлетел в противоположный конец скамьи, откуда и свалился, потеряв остатки грации. Тут же вскочив, он оказался лицом к лицу с разгневанной мегерой:

– How dare you? Как вы смеете? Вы… вы…

Не найдя определения, которое вместило бы всю силу ее негодования, она какое-то время стояла перед ним, красная от гнева, задыхаясь в безжалостно сдавившем ее корсете, и размахивала зонтиком; потом, окончательно выйдя из себя, она огрела его этим оружием по голове, вскричав:

– Не желаю больше… вас видеть! Слышите? Никогда! Кстати, уже завтра… я уезжаю… к тетке!

Развернувшись на тоненьких каблучках своих шелковых туфелек, она пустилась от него прочь бегом, с максимальной скоростью, какую ей позволили развить узкое платье и кружевные юбки.

Даже если бы это было вопросом жизни и смерти, Александра не сумела бы вспомнить, как она добралась до «Ритца». Ей, правда, смутно помнилось, что отчаянное бегство привело ее в «Трианон-Палас», где, отказавшись от чашки чая, предложенной метрдотелем, заметившим, в каком состоянии она находится, она залезла в роскошный экипаж, оказавшийся на месте, и еще не успела прийти в себя, как оказалась в отеле.

Она пересекла вестибюль торопливой механической походкой, не обращая внимания на приветствия знакомых и цветистый комплимент самого Марселя Пруста, великого романиста; заметив Оливье Дабеска, шествовавшего в вишневый салон, она буквально накинулась на него, требуя зарезервировать за ней место до Канн в спальном вагоне в ближайшем Средиземноморском экспрессе.

– Только завтра, мадам, – был ответ. – Сегодня уже поздно. – Распорядитель был с ней ласков, ибо состояние красавицы клиентки весьма удивило его. – Должен ли я заключить из этого, что вы покидаете наш отель?

– Да… Нет… Не совсем. Я оставляю апартаменты за нами, но мне придется уехать к тете… – Хорошо, мадам. Следует ли заказать вам номер на побережье?

– Разумеется! Не стану же я ночевать под мостами! Только я запамятовала, где остановилась мисс Форбс…

– В «Отель дю Парк». Сейчас же займусь этим. Простите за бестактность, но, может быть, для вас следует вызвать врача?

Александра окинула любезнейшего Оливье таким гневным взглядом, словно он сказал какую-то нелепость.

– Врача? При чем тут врач? Я отлично себя чувствую.

– Тогда, быть может, чашечку чая?

– Чего это вам всем так хочется напоить меня чаем? Я бы предпочла коньяк…

Оставив короля метрдотелей приросшим к месту, миссис Каррингтон двинулась к лифтам шагом богини, сошедшей с Олимпа, не догадываясь, как она выглядит в своих запыленных туфельках и пастушьей шляпке, которая, не удерживаемая более булавками, подпрыгивала у нее на голове в такт шагам. В эту минуту она ненавидела Париж и все, что с ним связано, более того, она ненавидела весь мир и почти что сожалела, что не может, не мешкая, отплыть назад в Соединенные Штаты. Конечно, она не могла позволить тетушке Эмити самостоятельно предаваться ее безумным начинаниям, тем более, что та попала во власть Риво, который, в свете ее нового опыта, казался ей чрезвычайно подозрительным субъектом.

Оказавшись у себя в номере, она рухнула лицом вниз на постель и разразилась бурными рыданиями. Это были слезы гнева, к которым добавлялся стыд за ту сладострастную дрожь, которая сотрясала ее, когда она находилась в объятиях Фонсома. Ее тело предало ее, хотя всего лишь на короткое мгновение, и она замирала от ужаса, представляя себе, что могло бы произойти, если бы она позволила этому совратителю дальнейшие вольности… Впрочем, она предусмотрительно избежала мыслей о предосудительном наслаждении, которое могла бы при этом испытать.

Наплакавшись вволю, она встала и прошла в ванную, где зеркала явили ей настолько плачевное зрелище, что она от неожиданности вскрикнула: шляпка сидела у нее на голове набекрень, длинные пряди свисали на опухшее лицо, а чудесное платьице, недавно свежее, как весеннее утро, превратилось в тряпку. Она сорвала с себя все это, бросила в угол и, умывшись холодной водой, стала энергично расчесывать волосы. Затем, завернувшись в просторный шелковый пеньюар, белый, как снег, она вернулась в гостиную, где чья-то заботливая рука уже оставила на столике рюмку коньяку. Рядом стояла хрустальная ваза с бледными розами, к которым прилагалась записка.

Александра увидела этот квадратик бумаги не сразу, поскольку его загораживал от нее цветок. Лишь сделав первый глоток ароматного коньяка, она заметила записку. Тогда, отставив рюмку, она схватила ее с радостным возгласом и подбежала к окну, чтобы, усевшись в кресло, с толком прочесть послание. Действительно, то было письмо Джонатана, спасительная весточка, которой она дожидалась столь долго. Не иначе, Господь милостив к детям своим, умеющим вступать в бой с соблазнами!

Увы, улыбка, озарявшая ее личико, пока она вскрывала конверт яшмовым ножиком, погасла, стоило ей пробежать глазами первые строчки. Лаконичным стилем, выдававшим раздражение, судья Каррингтон сообщал, что не только не испытывает ни малейшего желания пересекать Атлантику, но и ждет, что супруга проделает обратный путь первым же пароходом.

«Мы не договаривались, что вы будете отсутствовать столь долго. Со времени вашего отъезда скоро минет два месяца. Смею надеяться, что вы успели совершить ваше паломничество в прошлое, а также прочесать все мыслимые пошивочные, модные и ювелирные заведения. Мысль о том, чтобы провести июль в Венеции, я считаю неразумным капризом. Это нездоровый город, запомнившийся мне своим зловонием и черной водой каналов. К тому же вас ждет не дождется Делия: она хочет, чтобы вы помогли ей в выборе подвенечного платья для нее и платьев для подруг невесты. Наконец, никто не поймет вас, если вы не вернетесь к началу сезона в Ньюпорте, особенно к Большой регате…»

Далее следовало еще полстраницы столь же серьезных доводов, отмеченных американским здравым смыслом; все они только и могли, что вызвать гнев у молодой женщины, привыкшей поступать по своему усмотрению и слишком избалованной, чтобы не считать свои капризы главным в жизни законом.

Александра несколько раз подряд перечитала эти несколько листков, покрытых крупным уверенным почерком супруга, отказываясь взять в толк, что же стряслось с Джонатаном. Начало сезона в Ньюпорте никак не могло сойти за вескую причину для возвращения, не говоря уже о платье Делии. Та была совершенно независима и никогда не нуждалась в посторонних при решении проблем своего гардероба, разве что в раннем детстве. Наконец, Александра отлично помнила, что называла для предстоящего отсутствия срок в 3-4 месяца. У Джонатана не было ни малейшего права урезать ей каникулы; напротив, теперь, по завершении его миссии, ему бы ничего не стоило откликнуться на просьбу жены и провести с ней здесь недельки три-четыре. Она рассчитывала осуществить в его компании поездку в Вену, главное же заключалось в том, что ему предназначалась роль ее защитника от не в меру пылких воздыхателей.

Разнервничавшись, она уже хотела было смять письмо и бросить его в камин, но вовремя одумалась и, наоборот, разгладила письмо ладонью и, сунув обратно в конверт, отправила туда, где хранилась вся ее корреспонденция. После этого она решила забыть об этом письме и изобразить дело так, будто оно пришло уже после ее отъезда. Это позволит ей немного остыть и получить время, чтобы на холодную голову подготовить достойный ответ. Как бы то ни было, о том, чтобы подчиниться диктату Джонатана, не могло идти и речи: не станет она возвращаться в США, как послушная девочка, привычно отзывающаяся на окрик. Орсеоло слишком расхваливали ей чудеса Ночи Искупления, чтобы она могла покинуть Европу, не побывав на этом празднике. Даже в глазах истинной американки Ньюпорт уступал карнавальной Венеции…