После нескольких лет венской жизни Рот вновь снимается с места. К тому времени он уже женат на Фридль и научился худо-бедно зарабатывать журналистикой. Работа в недавно основанной социал-демократом Бенно Карпелесом венской газете с программным названием «Новый день» («Der neue Tag») позволила ему набить руку. Его колонка «Венские приметы» — это собрание коротких этюдов о голодном, истерзанном инфляцией городе. Угловатыми стремительными фразами, в нервно пульсирующем ритме, автор набрасывает сценки из уличной жизни и портреты жителей города. Закрытие газеты, не сумевшей продержаться на плаву дольше года, служит толчком для очередного отъезда. Теперь все дороги ведут в Берлин, где бурлит культурная жизнь и куда еще не успела добраться инфляция.
«„У меня долги. Денег нет. И пристанища нет. Я живу в гостинице“, — заявил он в один из первых трех дней после приезда. „Ладно, — сказал я, — перебирайтесь ко мне“. И тут он с запинкой проговорил: „Но у меня в Вене девушка“. — „Привозите ее сюда“», — вспоминает актер Альфред Байерле, один из берлинских приятелей и собутыльников Рота. В 1920 году Рот с женой приезжают в Берлин. Полюбить город на Шпрее он так никогда и не смог, но именно здесь снискал себе славу известного журналиста. Сперва он под псевдонимом «Красный Йозеф» публикуется в левой газете «Форвертс» («Вперед») и сотрудничает с умеренно-левой «Нойе берлинер цайтунг» и «Биржевым курьером», а с 1923 года его приглашает «Франкфуртер цайтунг». Так завязалось сотрудничество, которое продлилось без малого десять лет, открыло для Рота новые страны и города и дало ему возможность в совершенстве освоить жанр путевых заметок.
Весной 1925 года «Франкфуртер цайтунг» посылает Рота корреспондентом в Париж. Впервые оказавшись во французской столице, он пишет главному редактору Бенно Рейфенбергу ликующее письмо: «Спешу сообщить Вам „лично“, что Париж — это столица мира и что Вы обязаны сюда приехать. Кто здесь не бывал, тот лишь наполовину человек и уж вовсе не европеец. Этот город — свободный, духовный в благороднейшем смысле слова и ироничный даже в своем очаровательном пафосе. Здесь любой шофер остроумней всех наших писателей. Какой мы, право, несчастный народ. Здесь каждый мне улыбается, здесь я каждую женщину, даже какую-нибудь старушку, люблю так, что готов предложить ей руку и сердце; когда я иду по мостам через Сену, мне хочется рыдать; меня впервые в жизни потрясают дома и улицы…»
На фоне залитой солнцем Франции покинутая Германия кажется Роту сумеречной и далекой: «Быть немецким писателем, по правде сказать, не имеет смысла. Отсюда, с высокой башни европейской культуры и цивилизации, открывается далекая панорама — и видно, что Германия лежит в глубоком ущелье». Осенью 1925 года читатели «Франкфуртер цайтунг» могли познакомиться с очерками Рота, объединенными в серии «В полуденной Франции» и «Белые города». В предисловии к задуманной, но так и не осуществленной книге о путешествии по Южной Франции Рот пишет: «В тридцать лет я увидел наконец-то белые города, которые снились мне, когда я был маленьким мальчиком. Детство мое серо тянулось в серых городах. Серой и красной была моя юность — война, казарма, окопы, лазарет». Вскоре в «Дорогах еврейских скитаний» Рот повторит, вслед за Гейне: в Париже еврей не чувствует себя изгоем! Увлечение французским языком и культурой настолько сильно, что он всерьез подумывает о том, не перебраться ли в Париж, не начать ли писать по-французски. Но у редакции внезапно меняются планы. Рота неожиданно отзывают из Парижа, его место занимает коллега. Мечты об обретении новой родины перечеркнуты. Оскорбленный Рот грозит разорвать отношения с «Франкфуртер цайтунг». В течение нескольких месяцев издатели уговаривают его остаться, предлагая, на выбор, поездку в Италию, Америку, Испанию или Советский Союз. Рот выбирает последнее.
«Я не верю в совершенство буржуазной демократии, но нисколько не сомневаюсь и в тенденциозной узости диктатуры пролетариата. Верю <…> в отвратительную реальность, если позволите, „пролетария-мещанина“ — биологического вида, который стесняет свободу, пожалуй, <…> даже больше, чем его буржуазный сородич. Так что я точно не попадусь на крючок, как это случалось с большинством литераторов, путешественников в Россию, за последние годы. В отличие от них, я благодаря своему происхождению и знанию страны неуязвим для атак со стороны всякой, что называется, „русской мистики“, „широты души“ и тому подобного. Я слишком хорошо помню о том, что то и дело забывают западные европейцы: русских создал не Достоевский. К стране и Советам я отношусь без малейших сантиментов». Так формулирует Рот в письме Рейфенбергу летом 1926 года свою готовность поехать в Россию.
Автор восемнадцати репортажей о России, опубликованных осенью 1926 года во «Франкфуртер цайтунг», и вправду чужд каких бы то ни было сантиментов. Отстраненным взглядом он внимательно наблюдает за происходящим. Перед читателем проходит череда зарисовок из жизни новой России — человеческих типов, пейзажей и жанровых сцен. Разделенный на первый, второй, третий и четвертый классы пароход, который плывет из Нижнего Новгорода в Астрахань; низкое плоское небо с нарисованными облаками; суровые приволжские города, хранящие память о страшном голоде; могучие волжские грузчики, поющие вечные бурлацкие песни и пьющие вечную водку; воняющая рыбой, населенная гигантскими мухами Астрахань; столица Азербайджана и нефти Баку; блеклый фейерверк на фоне сырого московского неба по случаю девятой годовщины Великого Октября; витрины, заставленные портретами и бюстами Ленина; парад на Красной площади; обезображенная новой моралью советская женщина; «nowij burjuj или нэпман, <…> примитивный, как в эпоху первобытного капитализма»; и наконец, бродящий инкогнито по дорогам новой России, избавленный от своих докучных обязанностей, отправленный на каникулы Бог. В очерке «Россия едет в Америку» Рот полемически подытоживает: «В то время как наша старая и, как принято говорить, усталая культура патологически опошляется girls, фашизмом и плоской романтикой, здешний, только что разбуженный, брутально крепкий мир наделен здоровой пошлостью изначально. Декадентской пошлости нашего мира противостоит пошлость новорусская, свежая и краснощекая».
По сравнению с этим статья «Положение евреев в Советской России», тоже отнюдь не лишенная скепсиса, кажется почти доброжелательной по отношению к новой власти — особенно концовка, где автор открыто признает достижения русской революции в плане решения еврейского вопроса. Эта совсем нехарактерная для Рота оптимистическая интонация звучит и в некоторых других «русских» репортажах, где речь заходит о национальном вопросе. Статья «Положение евреев в Советской России» была помещена во «Франкфуртер цайтунг» от 9 ноября 1926 года, а затем Рот без изменений включил текст в сборник «Дороги еврейских скитаний».
Работать над сборником Рот начал еще в Париже, а когда планы на Францию рухнули и впереди замаячил Советский Союз, он выговорил себе право поехать в Россию не раньше осени 1926 года, чтобы успеть закончить работу. Стало быть, «Дороги еврейских скитаний» написаны в промежутке между двумя путешествиями. В Париже, чувствуя себя поднявшимся на вершину горы, беглец и скиталец Рот как будто осматривается, перебирая в уме дороги, которыми прошел он сам и которыми проходят тысячи его соплеменников.
Понимая, что мало кто из его потенциальных читателей способен взглянуть на восточноевропейских евреев свежим, не замутненным стереотипами взглядом, он сразу же заявляет, что «обращается не к тем европейцам Запада, кто убедил себя в том, что привычка к лифту и ватерклозету дает право на плоские шутки по поводу румынских вшей, галицийских клопов и русских блох». Читателю, который пребывает в плену пошлых клише, не имеет смысла открывать эту книгу, предупреждает Рот в самом начале. В первой главе — «Восточные евреи на Западе» — он рассуждает о тех евреях, которые уезжают на Запад, и тех, которые остаются дома; о судьбах уехавших; об ортодоксах и реформаторах; о евреях как «национальном меньшинстве» и их борьбе за свои права; о том, что такое «еврейская нация» и нужно ли евреям иметь свое государство; об условности понятий «западный» и «восточный» еврей. Строки полны аллюзий на современность, многого автор лишь бегло касается, не считая нужным растолковывать подробно; многое остается за скобками и требует комментария.
