Все овцы дали приплод, все ягнята были забиты. Был ли удовлетворен весь спрос на каракулевые шубки, этого работники фермы не знали. Их теперь занимало разведение скаковых лошадей.

Лакей бегом прибежал из дворца.

— Его сиятельство просят к себе двух-трех работников с фермы!

Ларсон, Рикс и служитель с «чертовой метой» пошли во дворец. Беготня, суматоха, ржание на лужайке за конюшнями. Кобыла Зефы не хотела графского жеребца. Граф был в бешенстве:

— В самой поре скотина, а кочевряжится!

Жеребец, раздувая ноздри, приближался к кобыле. Кобыла задней ногой лягнула его в грудь, звук был такой, словно кулаком хватили по полной бочке. Старший кучер беспокоился за жеребца. Он понюхал табаку, хромая подошел к графу и стал что-то ему говорить. Граф приказал сколотить загон для случки. Люди засуетились, подтащили бревна, толстые жерди, доски. Возникло нечто вроде гимнастического снаряда — параллельных брусьев. Зефа ввела свою кобылу в загон. Спереди его загородили прилаженными поперек жердинами, сзади забили досками. Доски доходили кобыле до основания хвоста. Кобылью антипатию заколотили в ящик.

Разгоряченный граф в шляпе, сдвинутой на затылок, подвел своего жеребца. Жеребец заартачился: доски. Граф манил его, похлопывал по шее, жеребец сопел, задрав верхнюю губу, наконец, вздыбился — но кобыла дугой изогнула спину и прыгнула, высвобождаясь из деревянного панциря. Задние ноги ее повисли. Жердь надломилась, острые концы вспороли брюхо кобылы, кишки полезли наружу.

Жеребца еле-еле оттащили от стонущей кобылы. Граф ушел. Он не улыбался. Он хлопал себя по бриджам замшевыми перчатками, которые держал в руке.

Рикс ударил камнем по сломанной жерди. Концы не разошлись. Служитель с «чертовой метой» ринулся за кувалдой. Биение кобыльего сердца заглушало щебет птиц. Ларсон на свой лад использовал паузу:

— Значит, есть у нее свои принципы, у этой животины, и больше я, значит, ничего не скажу.

Зефа нашептывала цыганскую молитву в ухо кобыле. Бледная как смерть, она время от времени сплевывала слюну. Будто плакала ртом. Служитель притащил кувалду. Они наконец разбили жердь, вытащили концы из брюха кобылы. Стонов уже не хватало на боль, кобыла кричала в крик. Мужчины благодарно взглянули на заведующего фермой Ларсона. Ларсон вытащил из кармана револьвер. Он ждал согласия Зефы. Ее спина дергалась. «Go on!»

Вслед за выстрелом раздался как бы мягкий удар, за ударом — протяжный стон, за стоном — удовлетворенное пофыркивание.

Зефа сняла с кобылы уздечку и смазала ею Ларсона по физиономии.

Граф Каройи уехал. Он купил десять чистокровных английских кобыл. По его возвращении ферма должна была быть продана.

Волнующие дни для Ларсона: он попросил графа сдать ему в аренду участок, занимаемый фермой, и вольеры, а также продать некоторое количество племенных зверей. Граф согласился.

Ларсону пришлось приобрести еще и импортного лиса с на редкость серебристой шкурой, заплатив за него прежнюю непомерную цену, хотя его давно уже не было в живых.

Зефа похоронила свою кобылу у подножия холма за фермой. Крокусы и примулы зацвели на лошадиной могиле. В ней были похоронены и надежды на новый блистательный номер.

Вечером в кучерскую к Зефе пришел камердинер графа.

— Их сиятельство просят через полчаса принять их!

Камердинер ушел, не получив ответа. Она запихивала одежонку в переметные сумы своего седла.

Рикс сидел и размышлял. Сегодня опять пришло письмо, полное весеннего воркованья, от той, которую звали Ханни, но и в нем ни слова о Вальтере. Видно, друг от него отвернулся.

За окном что-то прошуршало, стукнуло тихонько. Верно, летучая мышь охотится за мотыльками. Рикс расстелил постель и начал раздеваться. Снова стук. Он открыл оконце. Зефа с седлом на спине и скатанным потником под мышкой. Он впустил ее. Она положила седло на скамейку из березовых сучьев. Ее трясло.

Полуслепое зеркало в его шкафу она протерла рукавом жакетки, но в него не взглянула. Достала ночную рубашку из переметной сумы и разделась. Не попросила его отвернуться или отойти за шкаф. Прикрылась потником и ладонью стукнула по койке, по месту, остававшемуся свободным.

Он сидел, покуда она спала. Когда луна появилась из-за холма, поросшего крокусами, он лег возле нее.

На следующий день она пошла во дворец, работала в конюшне, а вечером снова была здесь.

Графиня вернулась из Швейцарии. Она с удовлетворением приняла весть о ликвидации фермы. Ее обрадовало, что граф не хочет больше измываться над бедными зверюшками. Благоволение графини простерлось далеко: граф провел ночь в ее спальне. Слуги, даже поздним утром, ходили на цыпочках и перешептывались.

На третье утро явился Ларсон, когда Зефа еще не успела уйти. Он потер свой больной глаз и мялся, не зная, как начать: он пришел по поручению графа.

— Значит, их сиятельство опасаются, что их сиятельство понапрасну обвинят в пристанодержательстве.

Словом, граф просил Зефу вернуться во дворец, если она не хочет быть уволенной.

Зефа отодвинула Ларсона в сторону и вышла. Он пошел за ней, догнал ее в воротах и стал что-то ей говорить. Рикс видел, как она плюнула и захлопнула за собой ворота.

Он замотал в старый пиджак свои дырявые «бродячьи» башмаки, сунул в бумажник «под кожу» зимние сбережения, несколько писем и газетную фотографию, вынутую из березовой рамки.

— Значит, я вижу, вы, как дурак, уходить собрались, — сказал Ларсон и ткнул пальцем в высокие сапоги и теплую куртку Рикса. Уж не хочет ли он прикарманить графскую одежу?

Рикс переоделся, но прощанием себя утруждать не стал. Он вышел через задние ворота фермы. И шел осторожно. Из-за крокусов. Возможно ведь, что цветущие луга останутся жить у него в памяти.

Она звала его, но такой щебет стоял в кустах, что он не слышал. Она его догнала. Он увидел, что она плачет. Он снял седло с ее плеча.

Под Кобургом они наткнулись на цыганский табор. Он устал тащить седло и на малые свои сбережения купил ей отощавшего за зиму конягу.

Она целовала его снова и снова. Он мог бы иметь все, что она имела.

На рассвете он слез с сеновала, где они ночевали, и пошел на север — к городам.