— Я те, дьявол, научу таскать святой хлеб из избы и псам кидать! Я те самого псам отдам.

Хозяин с ворохом соломы подошел на эту сцену. Узнав, в чем я провинился, он ругнул меня и погрозил кулаком.

— Ты никак воровать, малец? Стерегись, я баловать не охоч.

Неприветливо было мое вступление в новую жизнь. Мне не дали раздумывать долго, а поставили к ступе, где я работал до самого вечера без роздыха, молча. Поевши липкого хлеба с солью и запив водою, я улегся на каких-то тряпьях, на мокрой земле, прикрывшись казенной шинелишкой.

Вслед за первым скверным днем потянулся целый длинный ряд подобных дней. Я выполнял домашние работы, меня ставили к ткацкому станку, к ступе. Я мыл горшки, носил воду, рубил тонкие дрова, подметал, нянчил детей, кормил собак и свиней. Я никогда не наедался досыта, не высыпался вдоволь. Я зарос шерстью, ногти мои выросли на полвершка и причиняли мне боль. Тело мое под грязной, как земля, рубашонкой вечно зудилось, и я, как грязное животное, постоянно тер спину у стен и косяков. Я совсем одичал. Хотя я был очень тих и послушен, но, тем не менее, старик и старуха вечно толкали, ругали меня и вообще со мною обращались как с паршивым щенком. Хозяина по целым дня не было дома. Жена хозяина и девка, сестра его, мучили меня гораздо менее других. Они украдкой и то изредка, подсовывали мне лишнюю краюху хлеба. Одни дети не гнушались меня. Собаки меня очень любили. О моих товарищах Лейбе и Бене я ничего не знал. Я их ни разу не видел и не встречал. Да и где мог я с ними встретиться, когда меня не выпускали со двора?

Когда снег совсем растаял и выглянула первая травка, участь моя изменилась к лучшему. Мне поручили пасти коров, овец и свиней. До зари я, бывало, отправляюсь с моим маленьким стадом и с десятком умных собак, которые охраняли стадо. Я был доволен своей судьбой. Взобравшись на гору, я водил свое стадо целый день у окраин леса. Тут я был свободен, не слышал брани, не переносил побоев. Мне давали с собою хлеб, соль, крупу или пшено. Разведя где-нибудь в ложбине огонь из сухих ветвей, я варил себе постную похлебку. Я отыскивал сладких грибов и иногда решался выдоить немножко молока и добавить его в суп. Это было праздником для меня. В лесу водились волки, но я их не боялся. Мои громадные собаки имели силу и отвагу волкодавов. Мое стадо жирело, и хозяин был мною доволен, а прочие члены семьи сделались тоже ласковее с тех пор, как я перестал торчать целые дни перед их глазами. Я купался часто в горном ручье, спал на чистом воздухе и заметно окреп.

Однажды, отыскивая более сочное пастбище, я загнал свое стадо в сторону, забравшись далеко в горы. Осматривая широкое плоскогорье, я несколько вдали заметил небольшое пасущееся стадо. Я погнал туда и свое, желая познакомиться с пастухом. Какова же была моя радость, когда узнал в пастухе моего товарища Лейбу! Мы обнялись как родные братья. Лейба стал также работником и тоже терпел от жестокостей своих хозяев, но, сделавшись пастухом, он был так же бесконечно счастлив, как и я. Счастье Лейбы состояло, однако ж, единственно в его относительной свободе и в избавлении от частых, жестоких побоев. Он целые дни питался одним хлебом и водой. Ему было воспрещено подводить свое стадо близко к лесу. Самое стадо заключалось в одних свиньях, за которыми зорко приходилось смотреть, чтобы они не разбежались, тем более, что Лейба не имел при себе таких смышленых собак, как у меня. Когда я ему рассказал, как я роскошничаю, он всплеснул руками от удивления и зависти.

— Я тебя угощу, Лейба, обедом, увидишь, каким. Ты только присмотри и за моим стадом и подгоняй поближе к лесу, а я сбегаю в лес за грибками и земляникой.

Я нарвал самую крупную землянику, собрал грибков. Мне посчастливилось открыть на невысоком дереве птичьи гнезда, из которых я утащил яйца. Ликуя, я вернулся к Лейбе. Мы выбрали удобное место, развели огонь и начали стряпать обед. На радостях я надоил полный котелок молока, насыпал пшена и накрошил туда грибков. Мы расположились в мелкой котловине и приступили к вкусному обеду. Мы начали хлебать наш суп, чередуясь единственной ложкой, имевшейся у меня. Обедая подобным роскошным образом, мы блаженствовали, тем более, что на широких листьях лопушника нам улыбалась крупная, румяная земляника. Самое большое наслаждение было еще впереди.

Вдруг раздался неистовый лай собак на опушке леса.

— Собаки наши грызутся, пусть их, — успокоил меня товарищ, жадно утолявший голод.

У самого края котловины вдруг вырос, как из-под земли, мальчик одичалый, обрюзгший, заросший волосами, весь в лохмотьях. Я с изумлением посмотрел на незнакомца.

— Ерухим! — радостно вскрикнул тот и устремился ко мне.

По голосу я тотчас узнал Беню и бросился к нему навстречу.

— Стой, Ерухим, не подходи к нему! — воскликнул испуганно Лейба.

— А что? — спросил я с недоумением в то время, как Беня остановился как вкопанный и побледнел.

— Не подходи к нему, Ерухим, не прикасайся к нему — он уже не наш, он мешумед (ренегат), гой...

Меня это известие поразило и кольнуло в самое сердце.

— Беня, правду ли Лейба говорит? — спросил я сконфуженного мальчика дрожащим голосом.

Беня опустил голову и покраснел.

— Ерухим, дай мне поесть, я так голоден, так голоден! — взмолился он, не трогаясь с места.

Мне жаль стало товарища, так жадно посматривавшего на котелок и землянику.

— Иди, ешь, — позволил я, отворачиваясь от него.

Беня побежал к котелку. Но Лейба, заметив приближающегося Беню, быстро опрокинул котелок и начал топтать ногами землянику, издав резкий свист. Сбежались собаки и жадно накинулись на остатки молочного супа.

— Лучше собакам пусть достанется, чем тебе, — злобно произнес Лейба, обращаясь к оторопевшему Бене.

Беня заплакал и убежал, угрожая нам издали кулаком .

— Ты злой, — упрекнул я Лейбу.

— Он отстал от нас, зачем же в нужде к нам опять лезет?

— Может быть, его уже чересчур били, он этим и хотел облегчить свою участь.

— А нас по головке гладят? Терпим ведь, и он мог терпеть.

Я погнал свое стадо назад, условившись с Лейбой сходиться каждый день к полудню для общего обеда.

Было бы гораздо лучше для нас обоих, если бы мы никогда не встретились. В продолжении нескольких дней мы сходились и обедали вместе, лакомясь хозяйским молоком и лесными продуктами. Издали мы всегда замечали маленькое стадо ренегата Бени. Он к нам, однако ж, больше не подходил и, казалось, не замечал нас. Но мы ошибались. Беня не забывал о нас. Это был злопамятный мальчик.

Через несколько дней мы, как и всегда, расположились обедать. Я надоил полный котелок молока и начал разводить огонь. Лейбе удалось стащить у хозяина своего какую-то копченую, затхлую рыбу и он с гордостью принялся раздирать ее ногтями. Вдруг издали показались двое, быстрыми шагами направившиеся к нам. В одном из них я узнал своего хозяина. Со всех ног бросился я с полным котелком в сторону, вылил молоко в яму, тут же бросил котелок и возвратился на свое место, весь дрожа от страха.

К нам приблизились двое мужиков. Один из них был мой хозяин, другой был мне незнаком, но, судя по тому, как испуганно вскочил на ноги Лейба и побледнел, я догадался, что это был его хозяин.

— Тебе, свиное ухо, наказано было не гнать свиней к лесу? Наказано было или нет? — грозно крикнул незнакомый мужик, схватив Лейбу за вихор и притянув его к себе.

— А ты, пес, чего заходишь со скотиной так далеко от дому? — приступил ко мне мой хозяин.

— Глядь-ко! — изумился хозяин Лейбы, обращаясь к моему хозяину. — Тарань мою жрут! А жена ноне всех ребятишек перетаскала за энту самую тарань.

В эту минуту приблизился Беня, снял шапку, отвратительно улыбаясь.

— Они еще и не то делают, — донес он, указывая на нас. — Каждый день они выдаивают хозяйских коров и варят себе молочную кашу. Вот, посмотрите, — добавил Беня, отыскивая глазами мой котелок.

— Где котел, лиходей? — заорал хозяин, схватив меня за руку.