– Мы вас проводим, – сказал герцог, когда все собрались у парадной двери. Старая герцогиня выглядела хрупкой и изысканно красивой в своем дымчатом голубом платье. Дядя казался мрачным и рассеянным. На голове у него была панама, в правой руке – полотняное кепи. Перед тем как уехать, старая герцогиня улыбнулась Катарине и послала ей воздушный поцелуй. Несколько мгновений они стояли бок о бок с герцогом во дворе. Даже в этот ранний час солнце уже поднялась высоко и сильно припекало; она прикрыла глаза ладонью.
– Вы не должны были оставаться со мной, – сказала Катарина. – Вы как будто нарочно афишируете свое доброе ко мне отношение. И это ужасно расстраивает вашу жену. До сих пор она сдерживалась, но тут вдруг ее волнение прорвалось наружу.
Почему вы к ней так жестоки? – набросилась она на него. – Я не должна была сюда приезжать.
– Но вы же сами просили, чтобы я привез вас сюда, – напомнил ей герцог. На какой-то миг, ослепленная внезапным порывом чувств, Катарина забыла о цели своего приезда. – И я отнюдь не жесток с Франческой. По существующему у нас в Италии обычаю все семейные женщины ходят к мессе. По большим праздникам, а часто и просто по воскресеньям я хожу с ними. Отсутствие Франчески вызовет много толков. Она знает это так же хорошо, как и я.
Он взял ее за руку, и она вся напряглась.
– Не сердитесь, – продолжал герцог. – Почему бы нам не насладиться утренней прогулкой? Здесь есть очень красивые места.
У нее не было никакого желания гулять. Бродить вместе с ним по серебристо-серым оливковым рощам и карабкаться по горным террасам? Она знала, что в каком-нибудь укромном местечке они остановятся и он попытается ее обнять. И все же она невольно поддавалась влиянию сладостного воздуха и голубых небес: это было старинное наследие, такое же притягательное, как и исходившая от Алессандро магнетическая сила желания. Она повернулась к нему, силясь улыбнуться.
– У меня нет настроения гулять, – сказала она. – Почему бы вам не показать мне свои антикварные вещи? Я ужасно хотела бы видеть знаменитый туалетный столик.
– Так посмотрите на него, если вам так хочется, – сказал он. – Я и сам бы не прочь взглянуть на него еще раз. Это просто фантастическая находка.
После наружной жары ей показалось, что в Замке очень прохладно: она задрожала. Но чтобы пойти в кладовую, ей нужен был маркер. Он сам предоставил ей подходящий предлог.
– Вы совершенно замерзли, – сказал он. Забота, которую проявлял о ней этот совершенно безжалостный, как она считала, человек, ее просто страшила. – Пойдите и наденьте что-нибудь теплое. Не то вы схватите простуду.
Она повернулась, благодарная за предоставленную ей возможность, и быстро поднялась наверх в свою комнату. Надела длинный кардиган[15]и спрятала маркер в карман.
Алессандро стоял на том же месте, где она его оставила: засунув руки в карманы, он смотрел на лестницу, ожидая ее возвращения. Они пересекли большую прихожую, повернули налево и прошли через, низкую каменную аркаду, закрывавшуюся когда-то дверью, в длинный сводчатый коридор, вдоль стен которого геометрически правильными узорами были развешаны доспехи и оружие. Некоторые были такой превосходной работы, что она остановилась. Отделанные серебром и золотом, похожие на пустую скорлупу доспехи, которые некогда, в старинных войнах, защищали тела Маласпига и сверкали на полях сражений, стояли по всему их пути как часовые. Герцог называл имена рыцарей, их носивших, перечислял битвы, составлявшие часть итальянской истории. Флоренция против своего старого врага Пизы, которую она в конце концов покорила, против неукротимой Лукки[16], которую ей так и не удалось победить, могучие схватки с Римом и Венецией, чье могущество угрожало могуществу Медичи. Их голоса – ее вопросы, его ответы – звучали гулким эхом. В рыцарских латах было что-то зловещее, они как бы предполагали наличие в них живых тел, что-то зловещее было и в опущенных забралах, в гротескных формах шлемов.
– После войны, – рассказывал Алессандро, – когда сюда ворвались антифашисты, во имя торжества свободы ломая и грабя все, что попадалось им под руку, они сломали много доспехов. Части вот этих, например, изготовленных в мастерской Челлини[17], почти уникальных по красоте и прочности, валялись вокруг наружных стен; некоторые нашли потом в самом городе.
– И ничего из этого не досталось кредиторам?
– Считалось, что они не имеют никакой ценности. Но теперь, когда искусство стало столь выгодным вложением денег, и доспехам, сделанным самим Челлини, и многим другим, просто нет цены. Пожалуйста, вот сюда. Это трапезная. Все лучшие вещи – в комнатах наверху. Сами мы живем в комнатах, где прежде жили слуги. Я модернизировал их все после женитьбы на Франческе. Посмотрите на гобелены – во всем Уффици вы не найдете ничего лучшего.
Трапезная была очень большая: каменный пол устлан зеленым ковром, расшитым алыми и черными узорами, с вытканным в самом его центре десятифутовым гербом Маласпига. Через весь этот зал тянулся большой трапезный стол, вокруг которого стояли двадцать четыре великолепных позолоченных флорентийских стула в чехлах из поблекшего алого бархата, с вытканными золотом гербами на их спинках. Но как бы замечательна и роскошна ни была эта поражающая одной своей величиной мебель, главное сокровище составляли все же гобелены. Вспомнив полдень, проведенный в Уффици. Катарина сравнила висящие там гобелены с бесценной серией, изображающей сцены жизни при дворе Катерины Медичи, и не могла не согласиться с оценкой герцога. Прекрасна была и серия, посвященная временам года: каждый гобелен в двадцать футов вышиной и в шестнадцать длиной, с так ярко и свежо сверкающими красками, как будто они только что сошли с ткацкого стана. В изображения зверей, птиц, листвы и цветов были вплетены золотые и серебряные нити: в самом центре стояла аллегорическая группа, символизирующая четыре сезона, а вверху был выткан неизменный фамильный герб. Но это была не обычная геральдическая эмблема.
– Наши собственные гобелены были сорваны, – объяснил Алессандро. – Продали их очень дешево – всего за несколько тысяч долларов. Мне пришлось купить эти, чтобы заменить украденные.
Она еще раз посмотрела на них.
– Они, должно быть, стоили целое состояние, – сказала Катарина, а про себя подумала: «Столько же, сколько может стоить одна партия героина».
– Как сказать, – ответил он. – Я купил их три года назад. Но сейчас я не мог бы позволить себе такой роскоши.
Она отвернулась, чтобы он не заметил на ее лице горького недоверия и презрения к его лицемерию. Рафаэль сказал, что он мультимиллионер. Торгующий человеческими страданиями и смертью.
– А где хранится ваш туалетный столик? – быстро спросила она, подавляя желание повернуться и убежать, убежать из этого Замка со всеми его сокровищами и славной историей, от этого человека, стоявшего так близко, что их плечи соприкасались.
Он протянул руку и открыл маленькую, обшитую панелями дверь.
– Спускайтесь. Я зажгу свет, но будьте осторожны: ступени очень крутые.
Они спустились в довольно просторную, в четверть трапезной кладовую, ярко освещенную лампами дневного света. Катарина сунула руку в карман, нащупала маркер. Указательным и большим пальцем сняла с него колпачок.
В конце кладовой стояли предметы старинной мебели, их было около дюжины. Чудесный итальянский кассоне[18]с раскрашенной резной крышкой и передом, два флорентийских кресла гротескной формы с подлокотниками в виде мальчиков-нубийцев; в центре спинок были гербы; два стола, включая одну маленькую скальолу, с цветной мраморной мозаикой, с удивительной изысканностью изображающей птиц, цветы и фрукты. На столе стоял маленький мраморный бюст ребенка и бронзовая чернильница эпохи Возрождения – в форме гнезда змей. Венецианский консольный столик, еще один кассоне, попроще и поменьше, чем первый, комод черного дерева, инкрустированный слоновой костью и серебром, и сам туалетный столик. Эта жемчужина французского искусства восемнадцатого века была украшена бронзовой отделкой, которая сверкала, словно была сделана из золота. Катарина остановилась перед ним.
