— Будь с ней помилее, — заметил он. — Стефенсона намечают на Парижское посольство. Он умнейшая голова.

— Не беспокойся, — сказала она. — Все будет как надо. Ну вот мы и приехали. И времени без пяти семь. Все в порядке, правда?

— Да, — сказал Ричард. — Просто сними пальто и не пудри нос!

Французское посольство располагалось в большом красивом доме на Калорама-роуд. Ричард с женой пристроились к обычной на приемах очереди приглашенных; в доме он пожал руку послу и его очаровательной супруге, и они растворились в толпе в главном зале. Не успели они пробиться сквозь первый слой гостей, как объявили британского посла. Ричард направился к группе людей, которых Рейчел не знала в лицо. Огромного роста голландец, один из первых секретарей в своем посольстве, преградил им дорогу. Он покачивал головой из стороны в сторону, и его отвислые щеки колыхались над тугим воротничком рубашки.

— А, полковник, я искал вас. Хочу представить моего нового военного атташе. Он отличный малый — вы подружитесь. Пойдемте, он вон там, стоит рядом с западногерманским послом.

Лавируя между группами людей, он проговорил через плечо:

— Между прочим, я что-то не вижу здесь Свердлова. Вы его не встретили?

— Нет. Кажется, нет, — инстинктивно Патерсон внутренне подобрался. Он избегал всех русских и вообще представителей Восточного блока. Никто не мог бы сказать, что у него связь с ними, и показать на него пальцем.

— А что, это имеет значение, здесь он или нет?

Голландец пожал массивными плечами:

— Нет, я просто обратил внимание на это, потому что, где бы ни появлялся генерал Голицын — тут же рядом полковник Свердлов. Как святые близнецы, хотя, наверное, для них это не то сравнение. А вот и Лодер.

— Мне бы хотелось познакомиться с вашим атташе, — перевел разговор в другое русло Ричард Патерсон. — Пойдем, дорогая. — Он подхватил Рейчел под руку. У него не было никакого желания разговаривать с Джеком Лодером или навязывать его жене. С точки зрения Патерсона, людей такого типа не стоило допускать выше поста главного клерка в архиве посольства высшей категории.

Лодер пробыл в Вашингтоне с год. Он приехал в прошлом году в феврале, в страшную стужу, с назначением в отдел связи по планированию. Перед этим он работал в Дели, где значился торговым советником при торговом комиссаре, а еще раньше провел шесть месяцев, работая по программе культурных обменов в посольстве в Бонне. Повсюду, где он работал, другие служащие избегали его.

Никто не любит шпионов. Лодер обнаружил это в самом начале своей службы. Они чувствуют себя непринужденно лишь среди своих, как полицейские только в компании с другими полицейскими.

Непопулярность не тревожила Лодера: он любил свою работу, а иметь одновременно и то и другое просто невозможно. Внешне он совершенно не располагал к себе: невысокого роста, жилистый, с грубым лицом и плохими зубами, что ассоциировалось с пролетарским происхождением. К тому же у него были огненно-рыжие волосы, лицо с крупными чертами, усеянное веснушками и песочного цвета глаза, полуприкрытые припухшими веками. Можно было подумать, что он пьет не просыхая. Однако он был трезвенником. В Дели, после того как его бросила жена, он так запил, что можно было говорить об алкоголизме, однако никто этого не подозревал, потому что никто никогда не видел его пьяным. Он не просыхал месяцами, хотя не очень сожалел по поводу жены. Просто их жизненные пути разошлись вскоре после войны. Подобно многим скоропалительным бракам, их союз оказался непрочным, лишенный глубокого чувства, и Лодер не скучал по жене. Но ему не хватало детей. У него был сын двенадцати лет и дочка десяти, и он уже начал ощущать радость редкого чувства товарищества, которое возникло между ним и сыном.

Пролегшее между ними расстояние усугубило ситуацию — дети остались в Англии, никакого контакта с ними, если не считать нерегулярные маловразумительные детские письма. До этого он никогда не испытывал боли одиночества. Когда пограничный конфликт между Индией и Китаем перерос в международный кризис и китайское вторжение казалось неизбежным, он внезапно взял себя в руки. Бросил пить и занялся работой. С той поры он не притрагивался к алкоголю, даже к пиву. Вина он не любил — там, где он вырос, вино считали питьем молокососов.

В последние месяцы пребывания в Дели он добился неплохих результатов в своей разведывательной сфере. Посол, несмотря на то что был редким снобом, так хорошо о нем отозвался, что ему дали высокий пост в Вашингтоне. С точки зрения светской жизни, город показался ему скучным, провинциальным, каким и может быть место, предоставленное исключительно одному сословию, сколь бы важным оно ни было. Дипломаты общались только с дипломатами, и если что-нибудь и надоело ему больше, чем повторяющийся круг приемов в Форин-офисе, то это представление, которое разворачивается регулярно вокруг Белого дома и сената. К тому же он обнаружил, что американцы совершенно чужды ему. Он закончил с отличием Мидлендский университет в Англии, но, несмотря на это, отличался прямолинейностью, склонностью к подозрительности и природной ограниченностью. Американцев он не понимал и не хотел понять. Он просто выполнял свои обязанности с присущими ему старательностью и профессионализмом, которые превосходили и перекрывали его личные недостатки.

К этому моменту Лодер освободился от компании тугодума, торгового советника из австрийского посольства, который неумолчно бубнил о возможностях англо-австрийской торговой ярмарки в Вене. Он неожиданно оставил австрийца, растерянно оглядывавшегося вокруг, и стал высматривать, с кем бы завести разговор — его тошнило от всех приемов, но он старательно посещал их. Ему нравилось ловить носящуюся в воздухе информацию, а сейчас что-то вроде нервного зуда покалывало шею под рубашкой. Он узнал знакомое чувство. У других людей бывают предчувствия, интуиция, у Лодера начинало пощипывать шею, когда что-то было не так. Блестящее собрание, с издевкой произнес он про себя, имитируя слегка экзальтированный стиль английских высших кругов. Самое изысканное: жены дипломатов во всем блеске элегантности, французский посол со своей мадам, несомненно самой броской и заметной из женщин. Так оно и должно быть, черт бы ее побрал, он мог представить, во что обошелся ее наряд. Он остановил официанта и взял с подноса стакан свежего апельсинового сока. Потом он увидел Патерсона и, движимый каким-то озорным чувством, двинулся к нему. С ним была жена. Она относилась к тому сорту женщин, которых Лодер не переносил. Светловолосая набитая дура, из дамочек типа «мой папа маршал авиации», с голосом, как звук зубной бормашины, и маленькими, как прыщики, титьками. Не успела приехать, а уже всему посольству было известно, что она беременна. Он заметил, как Патерсон изменился в лице, увидев, что Лодер идет к нему, и чуть приметно, одними губами улыбнулся. Лодер все знал про еженедельные поездки Патерсона в Нью-Йорк. Никого не выпускать из поля зрения было его работой.

— Добрый вечер, — сказал он. — Много народу, верно?

— Да, ужасно. — Рейчел Патерсон подвинулась к мужу. Этого страшного человека она встречала несколько раз. У него были вульгарные манеры, и от его взгляда она чувствовала себя не в своей тарелке. Она не могла себе представить, что может делать в Форин-офисе такой человек, хотя в последние годы многое переменилось. Любой провинциал может попасть на работу в посольство. Этот отвратительный среднеанглийский акцент становится привычным. Она отошла от Ричарда, предоставив ему беседовать с Лодером.

— Ну, что Ван Рикер? — спросил Лодер. — Я видел, вы с ним говорили.

— В хорошей форме, — ответил Ричард Патерсон.

Последовала затянувшаяся пауза, прохладное отношение полковника к Лодеру не оставляло сомнений.

Тут заговорила вернувшаяся к ним жена Патерсона. Заметив, что возник вакуум, она сочла, что ей нужно что-нибудь вставить.

— Он искал кого-то, правда, дорогой, какого-то русского...

— Да? — спросил Лодер и ждал ответа.