Она нагнулась и пожала молодой женщине руку. Чужая женщина казалась ей ближе, чем родная дочь. Если бы она проанализировала это, то поняла бы, что в этом проявилось не столько желание защитить Рейчел, сколько потребность выступить против своего мужа и всего, что он собою представлял. В этом смысле она больше всего ненавидела Патерсона. Невзирая на сексуальную зависимость от них, она ненавидела всех мужчин. Она ненавидела их в лице мужа, который своей мужской неполноценностью заставил ее пережить незабываемое унижение и уничтожил в ней уверенность в себе, признавшись, что в любви предпочитает свой собственный пол. Она ненавидела мужчин, ставших ее любовниками, потому что само их существование доказывало ее несостоятельность в семейной жизни. Она ненавидела Ричарда Патерсона, так как знала, что встретила в нем личность, которая ей под стать. У нее было такое чувство, что эта миленькая глупенькая жена, которая, по всей вероятности, преклонялась перед ней и все больше тянулась к ней, была в некотором роде продолжением ее самой, представительницей всего женского рода, ставшей жертвой мужчин, которые их предали.

— Оставайтесь здесь, — предложила она. — Я скажу жене посла, что вы неважно чувствуете себя, и кто-нибудь из горничных минут через двадцать поможет вам спуститься. Ваш муж будет ждать вас, чтобы отвезти домой. И не тревожьтесь. Жду вас завтра в половине одиннадцатого. Долго не лежите, а то будет еще больше кружиться голова. — Она приподняла подушку под головой Рейчел. — Вот так. Оставайтесь так, не двигайтесь, пока за вами кто-нибудь не придет. Жена посла поймет. У нее самой девять детей, она должна понять.

Когда Рейчел сошла вниз, Ричард уже ждал ее. Хотя она очень опасалась, он ничем не выдал своего недовольства из-за того, что пришлось так рано уехать. В машине по дороге домой он взял ее за руку. Она уже решила придумать отговорку и не ездить утром к Маргарет Стефенсон, когда он мимоходом сообщил, что пригласил чилийского атташе с женой на обед в следующий уик-энд. Рейчел посмотрела на него в темноте: он вел машину и сосредоточился на дороге впереди.

— Она привлекательная, правда?

— Потрясающая, — ответил он. — И очень занятная.

— Я думала, что у нее выпадут груди, — сказала его жена.

— Вот было бы смеху!

К десяти часам утра она уже ехала к дому Стефенсонов на Калорама-роуд.

— Какого черта, что с тобой происходит, Джуди? Я слышала, как ты ходила на кухню в четыре часа утра, а потом вставала в шесть. Посмотри на себя, ты же можешь наниматься на роль привидения!

Завтракали они вместе, так что Джуди не могла ни спрятаться от нее, ни придумать какую-нибудь увертку и сбежать из квартиры. Нэнси была права: из-за недосыпания Джуди выглядела — краше в гроб кладут. С лица не сходило выражение постоянной озабоченности, и весь день она передвигалась в облаке табачного дыма. Нэнси, отмытая до блеска и розовенькая, как девчонка с этикетки дезодоранта, строго рассматривала ее. Нэнси была привлекательной блондинкой, веселой, с живыми манерами, но глаз у нее был как алмаз.

— Не спится, — сказала Джуди. — Налей мне кофе, пожалуйста.

— У тебя снова неприятности, так, что ли? — Нэнси взяла кофейник и налила ей чашку. — Кто же на этот раз?

— Ты его не знаешь, — ответила Джуди. — И неприятности совсем другого рода. Я сейчас просто беспокоюсь. Все будет в порядке.

— Может, будет лучше, если ты расскажешь мне, — предложила Нэнси. — Мало того, что ты сама утратила сон, ты, милая моя, хочешь, чтобы и я не спала. Когда ты принимаешься расхаживать по квартире, я просыпаюсь!

— Прости. Скоро это кончится, это временно.

Она закурила, кофе был крепкий и горький. Нэнси имела право жаловаться, она имела право и на объяснение, потому что показала себя как преданнейший друг в момент, когда Джуди очень нуждалась в дружбе и понимании, переживая расставание с Ричардом Патерсоном. Соблазн рассказать ей о Свердлове был слишком велик! Нэнси была девушка с характером, очень реалистично смотрела на жизнь, отчего нередко давала откровенные и простые ответы на вопросы, которые представлялись Джуди страшно запутанными. Но сейчас речь шла не о личных муках, связанных с мужчиной, а о большем: возможности для Свердлова спастись от своих. Она уже достаточно знала его, чтобы за его постоянными шуточками не видеть, что это часть его личности, типичная черта его характера, такая же, как неспособность Ричарда видеть в себе или в своем поведении смешные стороны.

Свердлов умрет с кривой усмешкой, высмеивая судьбу. Но она понимала, что он нисколько не преувеличивает грозившую ему опасность и не паникует из-за того, что у него слишком мало времени для маневра. Таким образом, веской причины не рассказывать Нэнси кое-что в общих чертах, чтобы избавиться от напряжения, не существовало. Но логика тут ни при чем, простой инстинкт подсказывал ей, что нужно хранить молчание и не рассказывать ничего, ровным счетом ничего и никому, кроме Лодера.

— А вдруг я смогу чем-то помочь, — предложила Нэнси.

Джуди покачала головой:

— Ничем, спасибо тебе. И не обращай на меня внимания, Нэнси. Я скоро разберусь с собой. Возможно, в один прекрасный день я найду себе кого-нибудь — хорошего, открытого человека.

— Черта с два найдешь, — сказала канадка. — Ты, моя дорогая, прирожденная жертва. Ты просто не можешь иметь это без любви, правда?

— Я в него не влюблена, — парировала Джуди. — В этом ты ошибаешься.

— Ради бога, давай не будем! — Нэнси поднялась из-за стола. — Можешь сколько угодно водить сама себя за нос, но не пробуй водить за нос меня! — Уходя с кухни, она хлопнула дверью.

Свердлов прилетел обратно в Вашингтон. Он прошел прямо в свой кабинет и принялся за работу. Вызвав Анну Скрябину, он начал диктовать, и она сидела за своим столиком, расставив ноги так, чтобы он не мог их не видеть. Ей велели подмечать малейшие признаки необычного в его поведении. Она ничего не заметила, разве что он выглядел очень усталым. Он осунулся, щеки ввалились, под глазами залегли темные тени.

— Выпьете чая, товарищ Свердлов?

Он взглянул на нее и улыбнулся. Его буквально тошнило от вкрадчивого голоса, сексуально вызывающего взгляда, который она бросала на него поверх блокнотика для стенографии. Глядя на девушку, он не переставая думал о Калинине, молодом человеке, работавшем вместе с ним три года, которого Свердлов уважал и любил за целостность натуры. Человек нового поколения советских русских, чей ум стремился к независимости и старался вырваться из пут старого революционного мышления, объявившего кровь и террор очистительными средствами для счастья человечества.

Он вспомнил о Калинине, каким тот был, когда они виделись в последний раз — тогда Свердлов собирался ехать на Барбадос. А теперь он представлял, как Калинин выглядит в камере на Лубянке.

— Да, принесите. Мне нужно написать письмо жене.

— Вы выглядите очень усталым, — отважилась заметить девушка. — Надеюсь, дома все в порядке.

— Нью-Йорк — сумасшедший город. — Свердлов немного распрямился и с одобрительной улыбкой посмотрел на нее. — А самое трудное — это ухаживать за красивыми леди, которые никак не могут на что-нибудь решиться. Как вы считаете, Анна, легко убедить женщину?

— Не знаю. По-разному.

— Что значит — по-разному? От чего это зависит? — Он с любопытством оглядывал ее, и она почувствовала себя так, будто он впервые за время их общения увидел в ней человека. Ей стало даже страшно. Ей приходилось ложиться в постель со многими мужчинами, но при мысли о Свердлове она терялась.

— Это зависит от женщины и от того, во что вы хотите заставить ее поверить, — сказала она. Разрумянившись, Анна выглядела очень хорошенькой.

— В то, что люблю ее, — ответил Свердлов. — И больше ничего. И когда женщина в это верит, она делает почти все, чего захочет от нее мужчина, не так ли?

— Да. Да, и я так считаю, товарищ Свердлов.