– Александр.
Он медленно поднял голову и увидел жену, стоявшую в дверях его кабинета; минуту она колебалась, а потом подошла к нему.
– Пожалуйста, не сердитесь на меня за то, что я пришла. Я просто хотела сказать вам, что я искренно сожалею по поводу Софи.
Он постарался ответить обычным тоном. За все годы их формального замужества он никогда не показывал своих чувств по отношению к этой женщине, к этому незнакомому ему человеку, который пришел к нему в один из самых несчастных моментов его жизни.
– Спасибо, Елизавета. С вашей стороны было так любезно прийти ко мне.
Она покачала головой.
– Я боялась, что вы не захотите меня видеть, но я слышала, как вы переживаете… – Она содрогнулась и быстро проговорила. – Здесь так холодно! Позвольте мне позвонить и приказать, чтобы здесь затопили. Вы заболеете, если сидеть в таком холоде.
– Я хотел побыть один, – признался он. – Когда я увидел ее, я не поверил, что она мертва; она выглядела спящей. Я не могу перестать думать о ней. Это Бог посылает мне наказание, Елизавета!
Он спрятал лицо в ладони и разрыдался.
В следующее мгновение, забыв о своих страхах, жена его была уже на коленях около него. С нежностью она положила свою руку на его.
– Она была очень больна, – прошептала она. – Ничто уже не могло спасти ее; и не забывайте, что теперь она уже на Небесах.
– То же самое говорит мне и Фотий, – пробормотал он.
– Никто не должен видеть вас в таком виде. Я знаю, вы были очень стойким, когда они сообщили вам об этом, что вы провели смотр гвардейцев, ничем не выдавая себя… Вы и сейчас должны оставаться стойким…
Уже через несколько минут ярко запылал огонь, по приказу императрицы им принесли коньяк. Впервые за всю свою замужнюю жизнь Елизавета была хозяйкой положения. Когда они вновь остались вдвоем, она заставила мужа отпить коньяку и выпила немного сама. Александр откинулся на кресле и, не говоря ни слова, взял ее руку в свои. Она тихо сидела рядом с ним, оглядывая комнату, куда она если и заходила в последние годы, то всего на несколько минут.
Теперь, когда зажгли свечи, комната стала вполне уютной. Все здесь, начиная с громоздкого письменного стола, было массивным – мебель, задернутые на высоких окнах темно-красные шторы, украшения, массивные серебряные канделябры, стоявшие на столе, и изображение Екатерины Великой во весь рост на одной из стен. Многие самые важные минуты его жизни прошли в этой комнате, и именно здесь он искал прибежища после смерти дочери.
– Вы так добры ко мне, – внезапно заговорил он. – Немногие женщины смогли бы разделить боль за моего ребенка, который не был их ребенком.
– Она была прекрасной девушкой, – ответила ему Елизавета, – и вы любили ее. Никто лучше меня не поймет, как вы страдаете. Я ведь тоже потеряла дочь…
Сначала он силился вспомнить, а потом понял, что она имеет в виду ребенка от ее любовника Охотникова, дочь, которая родилась слишком рано и так быстро умерла вследствие шока, вызванного убийством корнета. Однажды его жена пришла к нему с просьбой защитить ее от Константина, а он отослал ее прочь…
Как же ужасно она, должно быть, страдала все годы своего замужества! Разлученная с ним еще до того, как у них появился шанс сблизиться, потянувшаяся к графине Головиной, а потом к Адаму, Елизавета на протяжении тридцати лет расплачивалась за его юношескую неопытность и отвращение к самому себе после той первой ночи, которую он провел с бабушкиной сводней. Да простит его Господь! Но разве возможно, чтобы Он простил? Грехи его были бесчисленными, вину его невозможно было искупить…
Он должен был жить со своей женой в целомудрии и строгости – с его хорошей, доброй женой, чьи прегрешения были ничтожны по сравнению с его собственными. Сейчас он думал о Марии с отвращением, с тем подсознательным отвращением, которое появилось в нем в тот самый момент, когда не стало Софи. Если бы не Мария и не то удовлетворение, которое она давала ему, он, возможно, вел бы себя по отношению к Елизавете не так позорно.
– Жизнь обошлась сурово с нами обоими, – произнесла императрица. К ее удивлению, он поднес ее руку к губам и поцеловал ее.
– А вы помните, как мы с вами были молодоженами, Елизавета?
Она покраснела, услышав вопрос. Она не могла этого забыть всю свою жизнь.
– Помню, Александр.
– Мы с вами могли бы быть счастливы, – медленно проговорил он. – Вы никогда не задумывались, что же нам помешало?
– В течение многих лет я думала об этом, – ответила она, и голос ее дрогнул.
– В основном это моя вина. Я был эгоистом, а вы – слишком молодой. Мы были глупы, Елизавета, и рядом не было никого, кто наставил бы нас на путь истинный. Но теперь все изменилось.
Пока он говорил, она не произнесла ни слова, а сердце ее бешено стучало, как это часто происходило с ней в последнее время, когда она бывала возбуждена или обеспокоена чем-либо. Он был сильно расстроен, он тосковал, быстро убеждала она себя, и только глупец может искать в его словах какой-то иной смысл.
– Мы уже не молоды, – продолжал говорить он. – Мы оба делали ошибки, обижали друг друга…
Адам. В ее мозгу проносились мысли, мысли об Адаме и ее отчаянной любви к нему, об их кратком воссоединении в Вене после долгих лет разлуки; о юном Охотникове, нежном любовнике, убитом из-за ее чувства к нему; обо всех унижениях и одиночестве ее жизни. Она также думала и о своем отражении в зеркале, в котором она выглядела старой и преждевременно увядшей.
– Елизавета, простите ли вы меня за то, что я сделал вас несчастной?
– Мне… мне нечего прощать вам, – проговорила она, заикаясь, – это вы…
Румянец заливал ее лицо и шею. Крошечная иголка вонзилась в ее сердце. «Это боль радости, – как в тумане подумала она, – боль счастья и зарождающейся надежды».
– Значит, мы прощаем друг друга! – горячо вскрикнул он. – Прошлого больше не существует. Ели завета Алексеевна, согласны ли вы вернуться ко мне?
Какое-то мгновение она сидела, не двигаясь и не отвечая, чувствуя, как оковы, ставшие уже частью ее самой, внезапно пали. И вот она была от них освобождена, и в ней поднялась вся сила ее любви к нему, любви, которая никогда не умирала.
Она стояла на коленях у его ног, прижимая к губам его руку, а он улыбался ей.
– Вы согласны? Вы так нужны мне.
– О, Александр! Я так молилась, чтобы однажды вы попросили меня об этом! Я всегда любила вас, всегда… и теперь я сделаю вас счастливым.
– Моя дорогая жена, – прошептал он и впервые за более, чем двадцать лет их совместной жизни поцеловал ее в губы.
Дремавшая в Елизавете страсть пробудилась при первом прикосновении Александра. Пробудилась с горячностью той девушки, чья неопытность и чувственность когда-то оттолкнули его. Она была его женой, и теперь они примирились, но в мужчине, который держал ее в своих объятиях и пошел вместе с ней в ее спальную, страсть давно уже умерла. Это был больной, уставший человек. Он просто заснул, положив ей голову на грудь.
И в темноте своей комнаты она покорилась этому молчаливому соглашению, и ее разочарование уступило место благодарности за то, что их отчуждению пришел конец. И хотя между ними не было никаких сексуальных отношений, она шла на все, чтобы сделать его счастливым, и он казался действительно счастливым, впервые за последние десять лет. Вместе они проводили спокойные вечера, когда императрица что-то шила, а одна из ее придворных дам читала им вслух. Она часто поднимала глаза, чтобы обменяться понимающим взглядом с мужем, в то время как Двор с удивлением обсуждал сложившуюся ситуацию и посмеивался у них за спиной.
Герой 1812 года, легендарный сластолюбец, кто так верно следовал по стопам своей бабки, практически настраивался теперь на скучную домашнюю жизнь со своей собственной супругой! Это было почти неприлично, заявили острословы, но продолжалось это до тех пор, пока не выяснилось, что их отношения были платоническими.
Придворный врач сэр Джеймс Вили объявил, что сердце императрицы слишком ослабло.
