– Вставайте же, Генриетта! Мы опоздаем на завтрак.

Ах, какой это был чудесный день! Он навсегда останется у меня в памяти. Удивительно, но рождественские елки изменили больничную палату. Те из наших пациентов, которые чувствовали себя получше, беспрестанно говорили о предстоящем празднике. Целую неделю все жили этим ощущением.

И вот, наконец, оно и пришло – веселое Рождество!

Мне вспомнилось, как мы отмечали этот праздник в Индии, где английская колония изо всех сил старалась показать, что блюдет обычаи родины. Там устраивалось настоящее «английское Рождество», как называли его сами дамы-устроительницы. Но, по правде сказать, им это так до конца и не удавалось. Да и как было настроиться на зимний рождественский лад в разгар индийской зимы, больше похожей на наше лето? Настоящее, традиционное празднование Рождества, на мой взгляд, происходило в приходе у моего дяди. Дети пели рождественские гимны в церкви, а по деревне ходили певчие с фонарями, славившие Христа. Все эти песнопения мы знали наизусть. Часто певчие исполняли их не совсем правильно, но это не имело никакого значения. А служба в церкви, когда мальчики-хористы звонкими, ясными голосами объявляли о рождении Христа, но в то же время чувствовалось, что мысли детей витают где-то далеко, и от этого их пение становилось еще более трогательным… А потом все садились за праздничный стол. Вносили гуся и рождественский пудинг, объятый языками пламени. Угощались мы и знаменитым домашним вином тети Грейс. Я помнила все эти праздники Рождества так ясно… Были празднования и в Минстере. Тогда я уже начинала понимать, что мы с Обри становимся все более чужими друг другу. Вспомнилось мне и Рождество с Джулианом. Я поставила в детской игрушечные ясли, а в самый канун праздника опустила туда маленькую фигурку Христа. Мне казалось, что на следующий год мой сын уже будет понимать, что означают эти приготовления. Но это было его последнее Рождество…

Вообще, этот праздник настраивает на лирический лад. Вспоминается все хорошее, что случалось в жизни. Сейчас у меня было такое ощущение, что это Рождество я не забуду никогда.

Как я и предполагала, раздача подарков происходила в обстановке всеобщего радостного возбуждения. Доктор Фенвик читал номера билетиков, Генриетта объявляла имена пациентов, а я находила подарок и передавала его тому, кому он был предназначен.

Просто удивительно, какое большое удовольствие сумели доставить этим несчастным людям наши скромные гостинцы! И дело заключалось не в самих подарках, будь то носовой платок, веер, вазочка или шкатулка. Дело было в самом духе Рождества, в том, что этот день озарил красотой и надеждой унылые больничные будни.

Раздача подарков происходила после обеда. А потом мы устроили для больных небольшой концерт, если можно так выразиться. Одна из сиделок сыграла на флейте, а доктор Кратц – на скрипке. Генриетта, у которой был очень приятный, хотя и не сильный голос, спела.

Я с большим удовольствием наблюдала за своей подругой. Она пела в основном старинные английские песенки, и хотя пациенты не понимали слов, все слушали внимательно. Пение Генриетты явно понравилось. Сначала она исполнила «Викария из Брея», затем «Энни Лори», «Парни и девушки» и, наконец, песенку под названием «Однажды ранним утром». Ей так блестяще удалось передать чувства простых людей, выраженные в этих незамысловатых произведениях, что наши больные, даже не зная английского языка, прониклись этими чувствами. Обычно, выполняя работу сиделки, Генриетта убирала волосы наверх. Сейчас же она свободно распустила их по плечам, и ее лицо в обрамлении прелестных кудряшек выглядело, на мой взгляд, просто восхитительно.

Мне удалось заметить, что, пока Генриетта пела, доктор Фенвик не спускал с нее глаз. Мне кажется, он в нее влюбился, подумала я тогда.

Мне казалось вполне естественным, что любой мужчина, познакомившись с Генриеттой, не может в нее не влюбиться.

Празднование Рождества – и теперь уже никто не смел бы этого отрицать – обернулось блестящим успехом, и даже главная диакониса, будучи женщиной суровой, но справедливой, признала это. Конечно, не обошлось без кое-каких издержек. Например, некоторые больные слишком устали, а тем из них, кто был серьезно болен, наш шумный праздник, к сожалению, не принес радости, а только растревожил. Однако никто не высказал нам этих вполне заслуженных упреков – по мнению персонала, некоторые неудобства с лихвой перекрывались доставленным удовольствием.

Главная диакониса позвала нас с Генриеттой в свой кабинет и сказала:

– Ваша идея заслужила самое полное одобрение. Доктора просто в восторге. Вы обе потрудились на славу, и, что очень ценно, при этом не пренебрегали своими непосредственными обязанностями.

Когда мы вышли от главной диаконисы, Генриетта воскликнула:

– Ну, кто бы мог подумать! Конечно, сразу решиться на такой смелый поступок у нее не хватило духу, но еще немного – и на ее лице появилось какое-то подобие улыбки.

– По крайней мере, она признала, что Рождество прошло с успехом.

– А как же иначе? Ведь мы действительно сумели добиться своего, не так ли?

Мы купались в лучах славы несколько дней. И вот наступил Новый год.

– Очень скоро мы уедем отсюда, – напомнила я Генриетте.

– Вам жаль?

– Пожалуй, нет. Здесь было очень интересно. Я чувствую, что многому научилась, можно сказать, настоящая опытная сиделка. Но провести в Кайзервальде всю жизнь я бы не согласилась. А вы?

– Без доктора Фенвика будет скучно. Я внимательно посмотрела на подругу.

– А что, – спросила она, заметив этот взгляд, – вы так не думаете?

– Да, конечно.

– Он – это частица родины. Так приятно, когда рядом с тобой человек, понимающий твои шутки и твой родной язык!.. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Разумеется.

– Он восхищается вами.

– А мне кажется, что вами. Генриетта пожала плечами.

– Он считает, что в вас есть что-то особенное. Он как-то говорил мне, что вам наверняка не придется всю жизнь выполнять рутинную работу обычной сиделки. Вы сможете организовывать работу других… Словом, вы произвели на него сильное впечатление.

– Мне кажется, вы тоже.

– Две англичанки, привыкшие к комфорту, – и вдруг бросили все и приехали сюда, в Кайзервальд! Конечно, я не сказала доктору Фенвику, что у нас есть грандиозный план, и появление здесь в облике сиделок – это просто камуфляж, а на самом деле мы преследуем некоего монстра.

– И очень хорошо, что не сказали. Он решил бы, что вы сошли с ума.

Она рассмеялась, а я подумала, разделяет ли моя подруга те чувства, которые, по моему убеждению, испытывает к ней доктор Фенвик.

Пришла зима. На улице стало холодно, а горы покрылись снегом. Нам сказали, что его здесь бывает очень много. В Кайзервальде велись приготовления, как к настоящей осаде. Одна из наших коллег сказала мне, что однажды, проснувшись утром, мы можем обнаружить, что все занесло, и мы отрезаны от внешнего мира. В прошлом году никто не мог выйти из больницы в течение трех недель. Надо быть готовыми ко всему.

В феврале мы с Генриеттой должны были покинуть Кайзервальд. Я чувствовала, что буду скучать по нему, но вместе с тем мне уже хотелось каких-то перемен. Я не сомневалась, что перемена обстановки и сознание того, что мы на несколько шагов приблизились к поставленной цели, помогут мне, наконец, примириться с моей утратой. Пока же боль не оставляла меня и в любую минуту могла вспыхнуть с новой силой.

Чарлз Фенвик объявил, что, если мы согласны, он мог бы устроить так, что мы вернулись бы в Англию вместе с ним. Генриетту эта идея привела в восторг.

– Не означает ли это, что вам придется пробыть в Кайзервальде дольше, чем вы планировали? – поинтересовалась я.

– Возможно, но не намного дольше. Я уже говорил с главной диаконисой. Она согласна. По ее мнению, женщины не должны путешествовать по Европе в одиночестве, без сопровождения мужчины.

– Но сюда мы приехали одни.

– Я знаю, но ее это шокировало. Она будет очень рада разрешить мне остаться в Кайзервальде до вашего отъезда. Вы, кажется, предполагали уехать в начале февраля?