Реми поднялся. Он бросил на Эме, а затем на Магду такой взгляд, словно вернулся после долгого путешествия и едва узнал их в лицо. Его взгляд ненадолго задержался на Манери, а затем обратился в сторону сада, откуда доносились обрывки фраз и смех ни о чем не подозревавших гостей. И снова посмотрел на Эме.

– Скажи, что на тебя такое нашло? – повторила свой вопрос Магда.

Эме в свою очередь поднялась. Но она молчала. Она поднесла носовой платок к губам и смотрела на Реми. И тогда, обращаясь больше к ней, чем к другим, он сказал:

– Я ухожу.

– Какая история! – воскликнула Магда.– Уходи, если хочешь. Ты мне больше не нужен. Ты оказал мне услугу, и я тебе благодарна.

– Я ухожу, – повторил Реми. И добавил, предупредив жест Эме: – Жожо будет настолько любезен, что проводит тебя домой. Не правда ли, Жожо? А я…

Он еще раз обвел взглядом террасу, сад, ночное небо и закончил свою мысль:

– А я ухожу.

Он уехал в Кордес.

Комиссар полиции, которому было поручено ведение дела о скандале в Монтрету, вызвал Реми в качестве свидетеля. Надо было ожидать, что магистратура зря его побеспокоила. С самого начала было ясно, что дело должно быть закрыто за отсутствием состава преступления, так как не было собрано достаточно улик. Это мадам Гоннель, охваченная жаждой мести, настаивала на проведении обыска.

Все то время, что ему не разрешалось выезжать из Парижа, Реми не выходил из дома. Его двери были закрыты для всех, кроме Эме, которая, впрочем, посетила его всего лишь раз, да и то чтобы проститься перед отъездом в Берлин. Сцена за званым ужином, отъезд Лулу в Голливуд и, наконец, вечер у Магды вынудили ее подписать контракт на несколько фильмов, который ей уже давно предлагали, но она отказывалась, не желая покидать Париж.

До самого отъезда Реми ограничивался лишь тем, что доканчивал старые работы, доделывал заказы и отказывался от новых контрактов.

Затем он расторг договор на аренду квартиры. Продал и раздал часть мебели, расстался с Альбертом, которого вовсе не прельщало надолго уезжать в Кордес. И в одно прекрасное утро молодой человек сел за руль своей машины, пересек Париж и через Орлеанские ворота поспешил прочь из столицы.

Была зима, и шел дождь.

По приезде в Кордес Реми понял, что в доме Палларюэль надо провести косметический ремонт. Однако ему пришлось его отложить на какое-то время: погода совсем не благоприятствовала выполнению наружных работ. Реми был этому почти рад. Ведь он приехал сюда исключительно для того, чтобы успокоить нервы и, если будет возможно, вволю выспаться.

В первые дни он обедал у хозяина гостиницы, а затем отказался. Хотя местные жители в это время года были примерными домоседами и, вскоре привыкнув к Реми, не докучали ему своим любопытством, он ни с кем не хотел встречаться даже на таком коротком участке пути, который отделял дом Палларюэль от гостиницы. Было выше его сил отвечать на два или три приветствия и видеть портниху в окне своего дома, поднимавшую глаза от работы, когда она замечала издалека парижанина, выбравшего самый короткий путь, минуя площадь у рынка. Реми казалось, что он полностью очистится, если откажется от привычного образа жизни, никого не будет видеть и займется умерщвлением своей плоти.

От своего отшельничества он даже получал некоторое удовольствие. Служанка готовила ему еду и прибирала в доме, вернее, в той его небольшой части, которую он занимал. Он не открывал ставни окон, выходившие на улицу Друат, а для жилья выбрал две или три комнаты с южной стороны дома. Они располагались над улицей Обскюр, и из них открывался вид на высокогорную деревушку. Дом Палларюэль, как и все соседние дома, был построен на такой крутой скале, что его первый этаж с выходом на улицу Друат находился на уровне четвертого этажа стоявшего напротив особняка.

Улица Обскюр круто поднималась к этому дому. По сравнению с низкими домишками и садовыми изгородями, окаймлявшими улицу со стороны долины, фундаменты городских домов располагались на такой высоте, что походили на городскую стену. Она разрывалась только в двух местах. К дому Палларюэль примыкала квадратная башня. Внизу башни находилась арка, открывавшая проход подходившей к ней улочке. Немного дальше более солидные здания образовывали выступ, представлявший собой второй проход, еще более длинный и темный. Этому тоннелю улица и была обязана своим названием.

Близлежащие окрестности оказались почти безлюдны. Однако Реми и не стремился кого-то встретить. Он даже не спускался в сад, своеобразной террасой пролегавший по другую сторону проулка, располагавшийся напротив дома, куда вела внутренняя лестница башни.

Он не выходил из своих двух комнат. В одной он спал, а во второй в будущем решил сделать мастерскую, а пока обедал. Он привез с собой краски и подрамники, но за всю зиму так ни разу к ним не прикоснулся.

Комната Агатушки располагалась этажом выше. Оттуда открывался еще более живописный вид: башня не доходила до окон этой комнаты. Однако Реми и в голову не приходило перебраться в этот рай красного цвета, где полвека назад жила молодая Агатушка.

Он не переставил в доме мебель, не перевесил портреты. Казалось, что, уважая память живших здесь раньше незнакомых ему людей, он сам стремился изменить свою жизнь, прилаживаясь к их обстановке. Он ничего не делал. Вскоре перестал читать газеты. Он заказал, чтобы ему привезли ящики с его книгами. Он принялся перечитывать давно прочитанное. Теперь он искал в книгах совсем другой смысл, который открылся ему лишь недавно.

Целыми часами он сидел у окна с книгой в руках или на коленях. На улице неторопливо накрапывал дождь. Из-за него и без того темный зимний день казался еще более сумрачным. Дождь скрывал от Реми панораму гор, в ясную погоду таких близких, что, казалось, до них было рукой подать. Из окна не было видно ни единого здания, ни куска стены, ни голой ветви дерева. Капли дождя падали свободно, не встречая на своем пути преграды. Это походило на вселенский потоп без конца и края, сквозь который ничего нельзя было различить ни вверху, откуда дождь проливался на землю, ни внизу, где долину и небольшой поселок Буиссе можно было увидеть, лишь высунувшись наружу. Если бы не сопровождавшие дождь звуки, то догадаться, что он идет за окном, можно было лишь потому, что он стер краски, превратив все вокруг в пустоту. Однако город с его исхлестанными дождем и ветром стенами, крутыми улицами, превратившимися в ручьи, террасами, каменистыми фундаментами, которые впитывали влагу дождя, словно губки, булыжниками и даже редкими травинками, казалось, представлял собой гигантский оркестр, исполнявший увертюру дождя. И создавалось впечатление, что от всей Вселенной оставался только дождь. И все в этом уголке земли – и город, и дом, и двадцатишестилетний молодой человек, неподвижно сидевший у высокого окна, – покорились своей участи, и все вместе слушали дождь, приносивший им покой и умиротворение.

Так прошла зима.

Однако, когда весна заявила о своих правах в Альпах, Кордес украсился цветами.

Реми обнаружил, что пришла весна, когда однажды утром спустился в сад. С террасы, пролегавшей ниже уровня улицы Обскюр, издалека виднелось окно, у которого Реми провел зиму. Но направо и налево от себя его взгляд повсюду натыкался на почти вертикально располагавшиеся по отношению друг к другу стены домов или стены опорных креплений. И все это нагромождение форм и сооружений, весь этот геометрический хаос зданий, который молодой человек во время похорон Агатушки видел окрашенным лишь в цвета охры и потемневшей ржавчины, вдруг засиял позолотой. Неужели песчаники Саллеса, которые использовались для постройки города, меняли по сезону окраску и отражали сейчас лучи нежного весеннего солнца? Нет, это были левкои. Они расцвели на голых камнях. Они пробивались сквозь скалы, цеплялись за выступы, спускались со зданий, построенных человеческими руками. С близкого расстояния можно было видеть, что они растут отдельными пучками. Издали казалось, что все вокруг скрыто под золотистым ковром.