Партком управления в Москве просил позвонить через час. Ответ был точный: третьего сорта, две тысячи кубометров.

– Не больше?

– Ни одного кубометра. Распоряжение подписал начальник управления Прохоров, – ответила Москва.

Валя Крылова заготовила распоряжение на три тысячи кубометров. Полонский понес его на подпись Панкову.

– Почему вы не подписали?

– Я не видел распоряжения Москвы.

– Моё распоряжение что-нибудь для вас значит?

– Устное – нет.

– Получите письменное.

Панков на служебном бланке написал распоряжение на три тысячи кубометров первого сорта и почти швырнул его Полонскому.

– Подпишите наряды и вручите их Тернюку. Задание срочное.

Полонский с запиской Панкова явился в партком. Минут через двадцать в кабинет Панкова вошёл заместитель председателя совнархоза Новгородов, могучий, широкоплечий, грозный, с властным взглядом. С ним Покровская, заместитель секретаря парткома, и замначуправления по кадрам Пунькин.

– Павел Захарович, партком просит предъявить распоряжение Прохорова на отпуск леса «Межколхозстрою» через некоего Тернюка, – сказал Новгородов.

– Не понимаю, чем это вызвано? Я мог бы лично доложить вам, Василий Васильевич.

– Объясним. Потом.

Панков открыл ящик. Искал и не находил.

– Не понимаю, куда я его девал. – Поищи в сейфе.

– Там не может быть.

– Открой сейф, – жестко потребовал Новгородов.

– Я протестую. Я начальник управления.

– Открой сейф. Дай ключи.

Новгородов встал и протянул руку. Жест его был категоричен и повелителен. Панков в холодной испарине подошёл к сейфу с ключами, открыл его и протянул руку, чтобы изъять сверток с деньгами.

– Погоди. Я сам. У меня все права на это, – сказал Новгородов и отстранил от сейфа Панкова.

Пунькин сидел в кресле и писал на бумажке: «Дай ключи, погоди. У меня все права…»

Новгородов сперва взял сверток. Развернул. Пачка сторублевок.

– Деньги жены, – поспешил объяснить Панков.

– Допустим, – сказал Новгородов.

Затем извлек папку, и в ней нашёл распоряжение на две тысячи и на три тысячи кубометров. Оба указывали точно – отпуск пиломатериалов третьего сорта.

– Всё ясно. Абсолютно. Вот что, Панков, если у тебя есть совесть, ответишь прямо, не ответишь – пеняй на себя. Деньги тебе вручил Тернюк?

Панков внезапно двинулся к открытому окну. Новгородов властно крикнул:

– Стой!

Панков остановился, не оборачиваясь. Анна Алексеевна закрыла окно.

– Что за фокусы?! Отвечай – деньги Тернюка?

– Да! – ответил озлобившийся Панков. Ответил без раздумий. Он кипел, уже не владея собой.

Заместитель председателя тяжело опустился в кресло и вытер пот… Тут же распорядился пригласить Полонского.

– Какой позор, – прошептал он и расслабил тал-стук.

– Товарищ Полонский, вот два распоряжения. Поглядите.

– На две тысячи кубометров подписал Прохоров. На втором подпись поддельная, – сказал Андрей.

– Вы уверены?

– К сожалению, Василий Васильевич.

– Не может быть! – прошептал Панков. Все поверили, что он не знал о подделке.

Панков сидел в кресле, подпирая левой рукой голову, и ясно слышал: «Что с тобой? Чем ты недоволен?..»

– Расскажи всё, – потребовал Новгородов и одновременно вручил Полонскому записку.

Андрей оставил кабинет бывшего начальника управления.

Панков рассказывал довольно складно, всё вышло случайно. Черт попутал, поддался минутной слабости.

Никогда так не поступал… Хотел помочь украинским колхозам…

– Поддался минутной слабости? А в Сухуми кто пьянствовал с Тернюком? Кто взял у Тернюка у подъезда гостиницы деньги, когда он усаживал тебя с дамой в машину?

Панков осекся. Об этом рассказывать мог только Тернюк. Замолчал. В дверь постучали.

– Войдите, – разрешил Новгородов.

Вошла следователь прокуратуры Турбина. Сопровождавший её лейтенант и сержант милиции остались в приёмной.

Чтобы произвести на Валю Крылову неотразимое впечатление (при возможной встрече в ресторане «Северный»), Тернюк сбегал в парикмахерскую при гостинице «Интурист» и попросил «культурно» подстричь его. Из гостиницы «Северная» махнул в универмаг, купил белую рубашку, самый дорогой цветастый галстук и две пары носок со стрелкой. Шёл на всё, не жалея затрат и усилий. Дежурный администратор охотно перевела его в более «культурный» номер, имея в виду сувениры, преподнесенные ей. Тернюк надеялся на приход Вали Крыловой «в гости». Не сегодня, так завтра он подарит ей английскую чистой шерсти кофточку. Должна прийти. А как же.

Оставив покупки в гостинице, Тернюк направился к Полонскому за подписанными нарядами. У подъезда совнархоза Тернюк увидел Катю, лейтенанта и сержанта милиции, деловито подымавшихся по ступенькам. Екнуло сердце жулика. Двое из милиции?! Это неспроста. Отошёл подальше. Увидел телефонную будку. Зашёл и набрал номер секретаря Панкова.

– Говорят из милиции. Капитан Колесников. К вам уже явился наш лейтенант?

– Да, он здесь. И из прокуратуры пришли. Передать трубку? – спросила секретарь.

Тернюк бросил трубку на крючок, не попал – трубка повисла. С выпученными глазами Тернюк побежал к гостинице, но спохватился: «Дурень!»

Пощупал карман, слава богу! Паспорт при нём. Он его взял у администратора для получения денег на почтамте. Без оглядки пошёл к площади Победа, к стоянке такси. Сел в машину и приказал спешить к катерной гавани. Там умолил одного любителя перевезти его на тот берег, – он-де опаздывает, уйдет состав с лесом. Показал документ «Межколхозстроя». На левом берегу подговорил шофёра полуторки отвезти его за сто километров на узловую станцию. Через два часа пришёл пассажирский поезд. За эти два часа Тернюк много пережил. Расстался с шевелюрой, так «культурно» подстриженной в парикмахерской «Интурист». «Падают волосы», – объяснил он парикмахеру. Купил рабочую одежду – стеганку, сапоги, чемодан и, сетуя на судьбу, расстался с видом «представителя». Уложил в чемодан пальто, костюм, галстук, туфли и сел в поезд. Сошёл в Вологде. И опять поездом… на Киров.

Джейран правильно оценивал Тернюка. Это был далеко не простачок. В начале войны Тернюк, окончив лесной техникум, поступил на завод помощником приемщика высокоценных лесоматериалов. Устроил его родной дядька Иван Юхимович Глущенко.

Ему и позвонил из Кирова Тернюк, – мол, вот в каком я, дорогой дядько, положении. Иван Юхимович, директор торга «Плодоовощ», мордастый мужчина с глазками цвета спелой ежевики, за всю жизнь ничего путного не делал. Ровно ничего. Начал свою бездумную жизнь секретарем сельсовета, потом стал председателем сельпо. Двигался вверх тихонечко – помаленечку. Других снимали, наказывали, судили – он всегда был чист. Твердо знал одно: ему положено жить хорошо. Принесут – возьмет. Попросят совершить неузаконенное, Иван Юхимович насупится. Сделает вид, что не понимает, о чем разговор идёт. Лично ничего не нарушал – боже упаси. Пусть другие. А только почует, что пахнет жареным, не моргнув глазом продаст любого, за чей счёт выпивал, от кого получал дары. Точно и вовремя шепнёт кому следует:

– Поглядеть надо. Нарушает. Жульничает.

Глядели и делали нужные выводы, Глушенко оставался хорошим, достойным. Говорил мало и считался человеком вдумчивым, «серьезным».

Дельцы в «Плодоовоще» творили что хотели. Переводили фрукты и овощи с первого сорта во второй, и наоборот. Бессовестно гноили их на базах, на станциях. Уцелевшие списывали, вновь «занаряжали», продавали, сбывали.

Иван Юхимович не вникал. Дела вели его заместители, товароведы. Он же регулярно наведывался в горисполком, в райком… «чтобы не отрываться». Преподношения принимала его жена, бывшая поповна из Очакова, Галина Мефодьевна. Тихо. Спокойно. Сколько дадут. Без запроса. Но наличными. Часть отвозила в Очаков престарелым родителям на сохранение.

Придя домой, Иван Юхимович надевал легкие полотняные штаны, вышитую рубашку и садился за стол. Съев миску борща (борщ Глущенко ел только из расписной миски), несколько штук котлет, пил ряженку или грушевый взвар из холодильника. В компании своих, проверенных людей запевал древние казацкие песни с самостийным душком. Не громко. Потихонечку. Иногда жена теребила его: