Тишина. Редкие реплики.

– Позвольте, я немного поясню постановку вопроса. Что может удовлетворить молодого специалиста, бывшего жителя большого города, ныне работающего в Поморске? Климат не в счёт. С одной стороны море, с другой – река, чудесное мягкое лето, великолепная здоровая зима. Главное – оснащённый комбинат. Приличный Дом культуры. До областного города два часа езды. Казалось бы… Что же необходимо, повторяю, чтобы удовлетворить запросы молодых специалистов?

В первую очередь – удобное, современное жильё (оживление в зале). Им на комбинате никто никогда всерьёз не занимался (гром аплодисментов). Овации не нужны. Ни мне, ни вам. Мы просто беседуем. Второе: здоровый, разумный досуг. Его нет. Идёт кинопрокат большей частью стареньких фильмов. Спорт случайный…

И третье, самое главное – перспектива. У каждого естественное желание, свойственное советской Молодёжи, не топтаться на месте. Всё же, чем вы недовольны? А вот чем. Утверждаю, вы недовольны варварским отношением к технике, расточительным расходованием материалов, электроэнергии и неоправданно барским отношением к нашему времени. Я говорю о всяких нудных многочисленных совещаниях (морской прибой, шторм).

Вы говорили, возмущались, но вас не хотели слушать (зал притих). Требовали одно – план, план, план. Много позы, ещё больше трескучих слов и обособленность тех, кто призывал вас быть энтузиастами. Теперь кто желает без горячности, сидя, с места, как будто мы беседуем за круглым столом… пояснить, поправить меня либо дополнить?

Только теперь все обратили внимание, что столик Иванова и Алехина стоит посредине зала.

Один за другим к столику выходили молодые специалисты и поясняли, как просил Иванов. Слушая их, директор бумкомбината подумал – этими парнями и девушками могут гордиться институты и вузы, где они воспитывались. О жилье, досуге, спорте говорят вскользь, мимоходом. А вот о пренебрежении к новаторам, к рационализаторам, о немыслимом разгильдяйском отношении к машинам, сырью, драгоценным материалам, о равнодушии к тем, кто добивается разительных успехов, – вот что их возмущает и порой вызывает апатию молодых специалистов. Не то что не поощряли материально, но даже доброго слова они в свой адрес не слышали. А вот резких, порой грубых слов, окриков – сколько угодно.

– Больше всего нас обескураживает неправда на каждом шагу. Сами творят неправду и от нас требуют её, – сообщила девушка в лиловом свитере.

Встал инженер по автоматизации и механизации с аккуратным пробором, черноглазый, почти юноша, в тёмно-красном галстуке.

– Что нас удерживает здесь? Только одно – совесть. Один главбух Каширин может погасить последний творческий огонек.

Главбух Каширин, сутулый, желчный старик, с седоватой бородкой, с длинными, костлявыми пальцами, особенно досаждал молодым специалистам. Непременно урежет даже минимальную премию. Десять раз заставит менять справку, потребует визу лица, не имеющего никакого отношения к работе специалиста. Годами не оплачивал премии за рационализацию или за неплановую работу.

Многое узнал в тот вечер Иванов. И заключил беседу:

– Если я сейчас ничего не провозглашаю, это значит, что буду действовать. Решительно. Будем думать о жилье, досуге и творческих перспективах каждого. Прошу вас в течение года не покидать комбинат и работать. А там будете решать. Прошу обращаться ко мне по любому поводу. Не всегда – это естественно – можно попасть ко мне на прием или застать в кабинете. Пишите записку: «Уважаемый Иван Иванович…» «Уважаемый» обязательно.

Зал грохнул.

– Серьёзно. Изложите просьбу, предложение в любой форме. Я приму меры незамедлительно. Можете не сомневаться.

Через два с половиной месяца в кабинете нового главного инженера Бориса Ивановича Шпиля сидел секретарь парткома Алехин. Борис Иванович позвонил новому главбуху Якову Соломоновичу Бурштейну. Бурштейна пригласил в Поморск Иванов. Шесть лет подряд главный инженер Иванов и главбух Бурштейн работали в Карелии на одном комбинате.

– Леонид Федорович, сейчас придёт Бурштейн, старайтесь не улыбаться. Вы поближе познакомитесь с чудесным и честнейшим человеком. Приехал в Поморск исключительно в силу дружбы, хотя ему шестьдесят три года, а Иванову значительно меньше, как вы знаете.

Вошёл Бурштейн. Ростом, лицом, голосом и общим видом главбух походил на народного артиста Ярона.

– Леонид Федорович, мое почтение, – сказал Бурштейн.

– Яков Соломонович, что больше всего наносит ущерб комбинату, его финансовым накоплениям? – спросил Шпиль.

– Что это, сдача техминимума? Бурштейн уселся в кресле поудобней.

– Да, – сказал Шпиль, уже знавший, как надо разговаривать с Бурштейном.

– А вы, Леонид Федорович, надеюсь, член комиссии?

– Да, – не выдержал и улыбнулся Алехин.

– Тогда другое дело. Когда партийное руководство на месте, ничего не страшно. Наш главный враг – простой механизмов. А почему они стоят? Потому что фактически никто не отвечает за их неправильное использование, в особенности за уход и профилактику.

– Верно, – сказал Шпиль.

– Поставьте мне пятерку.

– Поставили. Кого, по-вашему, следует поощрять, если машина, механизм, кран, станок, пилорама, допустим в течение месяца, не простаивали ни минуты?

– Тех, кто на них работает…

– И… ремонтников.

– Я вас понял. За то, что он в течение месяца не прикасался к машине.

– То есть он мог прикасаться в порядке профилактики в положенное время.

– Тогда, конечно, ни одна пилорама стоять не будет.

– И краны, – добавил Алехин.

– Может ли бухгалтерия оплачивать…

– Никогда не спрашивайте, «может ли бухгалтерия», надо спрашивать: «хочет ли бухгалтерия?» Да, бухгалтерия хочет.

– Иван Иванович считает…

– Тоже мне авторитет!

– Интересно, кто для вас авторитет?

– Советская власть в целом.

– Отличная, свежая мысль, – заметил Шпиль. – Создается большая централизованная группа наладчиков, ремонтников из мастеров всех специальностей, за ними закрепляется техника, вся – и деревоотделочной фабрики, и электролизного завода, и бумажной фабрики. Малейший сигнал – и они спешат к механизму. Прошёл месяц, простоев нет – премия работающему и ремонтникам, за которыми закреплен механизм. Будем экспериментировать шесть месяцев. Потом сделаем выводы.

– И за новые машины премия?

– Тем более. Их скорее всего выводят из строя.

– Ответа не даю. Я поговорю с рабочими, мастерами. Надо, чтобы они одобрили вашу идею. Если они скажут – да, так это будет – да!

– Они уже сказали, – вмешался Алехин.

– Вы с ними говорили?

– Говорил.

– Теперь я поговорю.

– А всё-таки ваше мнение? – не отставал Алехин.

– Я думаю, что электромеханик-ремонтник оставит жену и ночью в бурю полезет на кран, проверить, всё ли в порядке, конечно, если он будет твердо знать, что Яков Соломонович выпишет ему за внимание к крану немного… Может быть, две-три десятки. О которых он, конечно, жене ни слова не скажет. Вы поняли? А однодневный простой уникального крана обходится всего в шестьсот рублей. Так из-за потери шестиста рублей Министерство финансов только тихонько ворчит, а за десятку подымет такой шум… Но мне шестьдесят три года, я уже привык, что имею дело с финчиновниками. Да, товарищ Алехин, я слышал… это правда, что ваш отец большевик с тысяча девятьсот десятого года и был лично знаком с Лениным?

– Да.

– И теперь он академик и возглавляет какой-то важный институт? Удивительно!

– Как он успел?

– Нет, как он уцелел? Бурштейн поклонился Алехину.

– Куда ты, Яков Соломонович?

– К Иванову. У него директор Дома культуры… Чуть-чуть жуликоватый, но дельный парень. Из него ещё можно сделать человека. Иду помогать Иванову.

Директор Дома культуры, сравнительно молодой человек с волнистой шевелюрой, норовил выглядеть ужасно культурным. Манерничал вовсю. И немного жульничал… С билетами, счетами на оформление праздников, спектаклей, фестивалей. В меру выпивал и активно ухаживал за солистками клубного балета. Жил отлично и громогласно объявлял себя жертвой «периферийного» искусства.