— Arriba, cobarde.[63]

Ничего себе манеры!.. Я с трудом выбрался из-под кресла, но, как только вновь принял вертикальное положение, Фернандес снова налетел, как смерч, и я едва успел парировать правым плечом новый удар. Я начал сердиться по-настоящему и в ярости крикнул:

— Basta![64]

Тут дверь открылась, и всегда любезный добряк Лусеро попытался сразу же двинуть меня ногой пониже пояса. И опять я не без труда успел подставить бедро. Если не навести порядок немедленно, эти два психа меня просто прикончат. Я схватил инспектора за руки и, собрав все силы, швырнул через плечо прямо на стол комиссара. На некоторое время хотя бы один утратил интерес к моей особе. Но комиссар в ту же секунду стукнул меня по голове рукояткой пистолета. Из глаз посыпались искры, и я рухнул на пол.

— Сопротивляться вздумал, а?

Фернандес презрительно хмыкнул. Лицо его кривила гримаса ненависти — я не раз видел такую у тех, кто пытался меня убить. Но я вовсе не желал окончить дни свои так по-идиотски! Я попробовал встать, но тут же снова полетел на пол, только на сей раз следовало поблагодарить за угощение Лусеро — он пришел в себя и незаметно подкрался сзади. Однако куда больше, чем вполне реальная опасность (эти чокнутые и в самом деле, похоже, вознамерились меня прикончить!), раздражало то, что я никак не мог взять в толк, откуда подобное остервенение. Словно догадавшись о моем полном замешательстве, Фернандес удержал помощника и угрожающе навис надо мной.

— Не понимаете, а, Моралес? Что ж, сейчас я вам расскажу одну историю… Жил в этом городе один государственный служащий, и было у него единственное дитя, девочка по имени Инес…

Я так ошалел от несуразности всего происходящего, что даже не подумал встать.

— Очень красивая девушка, Моралес… и отец ею безумно гордился… Так гордился, что и не следил за знакомствами дочки, как следовало бы… Несмотря на то что много лет проработал в полиции, этот отец не желал верить, что на земле так много подонков! Инес заболела… тяжко заболела и страшно мучилась… Ее отправили восстанавливать силы на шикарный курорт, потому как родители полагали, будто для их девочки никакие жертвы не в тягость… А там… какая-то подлая мразь приучила ее к наркотикам… Откройся Инес отцу сразу же, тот мог бы ее спасти… вылечить… но бедняжку наверняка слишком терзал стыд, и порок укоренился… Девочка начала красть у родителей, чтобы раздобыть отраву… наконец, подделала отцовскую подпись на чеке… а поняв, что натворила… Инес покончила с собой, Моралес… бросилась в Гвадалквивир…

Голос комиссара сорвался.

— Когда мне принесли мою крошку, я даже не сразу понял… И только получив письмо, написанное ею перед смертью… узнал правду. Так вот, Моралес, в тот день я дал клятву, что всякий торговец наркотиками, попав ко мне в руки, навсегда потеряет охоту к своему грязному бизнесу… Вы отлично сделали, что начали рыпаться, Моралес, теперь я вас просто убью…

Фернандес взял свой пистолет, а мой «люгер» бросил Люсеро.

— Сделаем так, будто это вы стреляли первым, Моралес, но промазали, ну а я прицелился лучше…

Я поглядел на бесстрастную физиономию Лусеро. А комиссар, перехватив мой взгляд, улыбнулся:

— Инспектор был женихом моей дочери…

Теперь все стало ясно. Настал момент рассеять недоразумение, иначе он и вправду мог выстрелить. Я заговорил очень спокойно, и скорее всего именно эта невозмутимость помешала Фернандесу спустить курок.

— Надеюсь, вы не собираетесь прикончить коллегу?

— Коллегу?

Я осторожно встал и, кое-как наведя порядок в одежде, представился:

— Хосе Моралес, гражданин Соединенных Штатов Америки, агент отдела ФБР по борьбе с наркотиками.

Теперь уже они оба вытаращили глаза.

К четырем часам утра я закончил рассказ о том, какое получил задание и почему из дипломатических соображений вынужден был хранить инкогнито. Не стал я скрывать и что Лажолет и его подручные выяснили, кто я такой, — отсюда и покушения, от которых мне лишь чудом удалось спастись. Воспользовавшись случаем, я еще раз поблагодарил Лусеро. Рассказал я им и о приезде Алонсо. Я попросил у комиссара Фернандеса и помощи, поскольку без их молчаливого согласия мои шансы на успех практически равны нулю. Для меня главнее, объяснил я, накрыть преступную организацию, а уж арестовать бандитов с удовольствием предоставлю им. Самому мне нужен только Лажолет. Комиссар пожал плечами.

— Если это и впрямь такой крепкий орешек, как вы сказали, он наймет кучу ловких адвокатов и выйдет сухим из воды!

— Нет, сеньор комиссар, поскольку я твердо решил, что Лажолет больше не подвластен людскому правосудию!

Фернандес пристально посмотрел мне в глаза, потом медленно подвинул в мою сторону «люгер» и три магазина к нему.

— Только постарайтесь, amigo, чтобы нам не пришлось вмешаться раньше времени!

Хоть вся Севилья накануне Вербного воскресенья и начала Святой недели и выглядела празднично, я был настроен далеко не жизнерадостно. Да, конечно, я помирился с комиссаром Фернандесом и в случае осложнений всегда мог рассчитывать на его помощь, но все портила уверенность, что меня предает Хуан. От нее я уже никак не мог отделаться. После покушения на Баркуэта я внушил себе, будто малыш стал игрушкой в руках слишком хитрого для него противника, но эта история с револьвером… Кто еще мог предупредить полицейских? Только Хуан… Разве что это сделал торговец, а в таком случае пришлось бы предположить, что он не только заодно с подручными Лажолета, но еще и выведал у Хуана, для кого тот покупает оружие. С какой стороны ни глянь, получалось, что поведение моего будущего родственника более чем подозрительно…

У него не было определенных средств к существованию… Почему Марию не беспокоит вопрос, каким образом ее брат зарабатывает деньги? Почему она позволяет Хуану болтаться по кабакам, пока сама работает? Такое попустительство просто не укладывалось в голове. Мы договорились, что в эту субботу я не смогу увидеть Марию — девушке предстояло украшать цветами праздничную платформу своей покровительницы, но я все же решил заглянуть в церковь Сан-Хуан до полудня, прежде чем все расскажу Алонсо.

На Ла Пальма царило радостное оживление. Люди то и дело заходили в церковь полюбоваться пасос своего братства. Каждый уже множество раз видел их убранство, но зрелище не приедалось, и верующие на разные голоса воспевали элегантность, богатство и изящество обеих платформ. Обитатели квартала очень гордились, что их святая покровительница одной из первых выйдет из церкви в канун Святой недели. Армагурская дева и в самом деле пройдет по улицам на следующий день после Вербного воскресенья, около семи часов вечера, лишь немного уступив другим, столь же почитаемым изображениям Богоматери — «Ла Пас»[65], «Ла Иниеста»[66], «Грасиа и Эсперанса»[67] и «Ла Эстрелла»[68]. Музыканты из муниципального оркестра и трубачи Хиральды, которым предстояло возглавить процессию, уже репетировали.

Какая-то девушка собиралась войти в ризницу, и я попросил предупредить Марию о моем приходе. Та не замедлила появиться. На лице моей невесты читалось неудовольствие, смешанное с удивлением.

— Хосе!.. Я же сказала вам, что сегодня…

— Знаю, Мария, но вы, наверное, догадываетесь, что, если я позволил себе побеспокоить вас в такой момент, значит, дело очень серьезное?

Девушка сразу встревожилась.

— Что-нибудь случилось с Хуаном?

Я покачал головой, чтобы ее успокоить, и тут же повел на площадь. Там я рассказал о вчерашнем происшествии с пистолетом и, стараясь ни в чем прямо не обвинять Хуана, напомнил, что в «Эспига де Оро» меня направил тоже он. Мария подняла голову, и я, увидев, что она плачет, испытал настоящее потрясение.