Хотя ее работа меня не слишком интересует, – она готовит специалистов для каких-то технических центров по развитию предприятий, – я готов согласиться, что работа у нее все же есть. А вот мне, Марко, начинающему сценаристу, время от времени приходится краснеть, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь. И поэтому я с нетерпением жду того дня, когда смогу громко и открыто заявить: я – создатель перипетий, дипломированный фантазер и профессиональный выдумщик. «Сага» будет моим боевым крещением.

Бывают вечера, когда мне хочется попросить женщину моей мечты подождать меня месяца три. Представить, что я в командировке, где-то далеко в заморских странах.

Я еще немного задерживаюсь в конторе. Матильда и Старик уже ушли. Жером отправился в Булонский лес бросать бумеранг. Некоторое время стою возле Тристана, не особо надеясь, что он оторвется от экрана и поболтает со мной. Если не считать «спасибо», когда брат протягивает ему кусок пиццы, он может за весь день не произнести ни слова. Не понимаю, как братья Дюрьецы могут сутками оставаться в одном и том же помещении. И питаться одним и тем же блюдом.

Как и многие другие, кто столкнулся с серьезными проблемами, братья Дюрьецы придают большое значение личной гигиене. Как только рассветает, они уже моются в ванной комнате «Примы» и переодеваются в шмотки, которые старший брат приносит из прачечной. Затем Жером вытряхивает пепельницы, проветривает комнату и подметает. К нашему появлению в конторе царит идеальный порядок. Опять же некоторая экономия для Сегюре.

Тристан непрерывно переключает каналы в самое смотрибельное время, с 18 до 19 часов, когда все каналы пускают в ход тяжелую артиллерию и выплескивают на экраны как можно больше рекламы, пока семьи сидят перед телевизором в ожидании выпуска новостей в 20 часов. Тристану все это не интересно, и вечерняя суета его раздражает. Я как-то попытался разобраться, какой логикой он руководствуется, переключая каналы, но так ничего и не понял. Клипы и информационные передачи вызывают у него особое отвращение; он способен в мгновение ока расправиться с бандой рэперов и со всеми их децибелами или заткнуть любого типа, собравшегося сообщить ему последние новости. Тристан не любитель рекламы и предпочитает, пока идет рекламный блок, переключиться на несколько секунд на документальную передачу о животных или на перебранку участников ток-шоу. Он ненавидит мультфильмы и репортажи о космосе, избегает вытащенных из архива лент о войне, а также тиражей лото. Зато его интересуют метеосводки, хотя он никогда не бывает на улице. Он не пропускает ни одной передачи о новостях кино и ни одного рекламного ролика о программах кинотеатров. Рано утром, перед началом рабочего дня, Тристан иногда смотрит телепродажи или передачи о кулинарных рецептах. Все эти беспорядочные картинки – всего лишь паузы в его фанатичном поиске художественных фильмов. Кино для него – самое главное. Плохой фильм он ценит больше, чем хороший американский сериал, а плохой американский сериал – в сто раз больше любого европейского. Тристан без сожаления прерывает сериал, которым, казалось, был очень увлечен, и на несколько минут включает бразильскую мыльную оперу или передачу для подростков. После чего возвращается к своему сериалу, который ничуть не пострадал из-за пятнадцатиминутного перерыва, а скорее, даже выиграл. Просто Тристан оставил героев знакомиться, пока завязывается интрига. Он начинает вникать в сюжет в тот момент, когда происходит что-то существенное. Таким образом он способен одновременно смотреть несколько сериалов, дольше задерживаясь на наиболее интересном. Мое присутствие ему не мешает. Глядя на Тристана со стороны, я начинаю испытывать легкое головокружение. Мне кажется, что передо мной какая-то могучая машина, нечто вроде ультрасовременного компьютера, который анализирует ситуации, удаляет все сюжетные пробелы и предлагает перечень возможных вариантов. Если Тристан долго смотрит одну передачу, не пытаясь переключать каналы, то это означает, что он наткнулся на нечто захватывающее и, как ребенок, заворожен рассказчиком. И теперь ему больше не нужно вмешиваться.

Чаще всего он лежит на спине с пультом в руке. Иногда переворачивается на живот, чтобы вытянуть позвоночник, но вскоре возвращается в исходное положение. Гораздо реже поворачивается спиной к экрану и закрывает глаза. Мы знаем, что теперь он на несколько минут задремлет, прислушиваясь к диалогам в фильме. Совершенно необходимое условие, чтобы он уснул. И дополнительное свидетельство того, что только художественный вымысел может легко увлечь нас в страну снов. Что касается репортажей, то они не способны вызвать ничего, кроме бессонницы.

Тристан никогда не улыбается и не смеется, его взгляд всегда остается бесстрастным. Кажется, что живет только пульт управления. Временами он напоминает мне мальчишку-идиота, прижавшегося носом к стеклу аквариума и изучающего его тайны, или дряхлого старика, завороженного огнем в камине и забывшего даже свое имя.

– Он и малышом был таким.

Это Жером, обливающийся потом, с бумерангом в руке. Он откупоривает бутылку красной водки и протягивает мне ее вместе со стаканом.

– Когда я уходил играть с приятелями, Тристан оставался в постели. А возвратившись, я должен был рассказывать ему обо всех выходках, которые мы вытворяли. Если ничего интересного не происходило, мне приходилось придумывать занятные истории. Вначале мои рассказы были довольно блеклыми – я просто хотел, чтобы Тристан не огорчался.

У Тристана на ушах наушники. На экране следует серия взрывов, уничтожающих огромный музей современного искусства. Можно не опасаться, что он нас услышит.

– Но малыши ненасытные, им подавай необычные истории. И мне пришлось сочинять о проделках храбрецов, о воинских подвигах, о драках в школьном дворе. «Это самое меньшее, что ты можешь для него сделать», – говорила мне мать, едва сдерживаясь, чтобы не упрекнуть меня за крепкое здоровье. Я знал, что взрослые всегда отдают предпочтение гадким утятам, но моя старушка все же немного перегибала палку. Мы с Тристаном прекрасно дополняли друг друга. Мне хотелось чем-то заинтересовать его, а ему нужно было чем-то заинтересоваться. Пришлось раскрыть свой талант.

– Так тебя и затянуло?

– В сценаристы? Ну, да.

Я закуриваю сигарету, которую стрельнул из пачки, забытой Стариком. Жером удивлен, что я курю. Я объясняю, что мне нравится иногда получать наслаждение от табака, а не дымить целый день. Жером распахивает окно и выглядывает наружу. В комнату врывается свежий воздух. Я выпиваю глоток водки, потом затягиваюсь сигаретой и наконец понимаю, почему повсюду твердят, что эти вещи опасны. Жером любуется звездами, крышами, мерцающими неоновыми рекламами, редкими небоскребами, вырисовывающимися вдали на фоне неба, и громко вздыхает, очарованный великолепным пейзажем.

– Как подумаю, что все это когда-нибудь будет моим…

– Что все это?

– Весь Париж будет моим, его золото, женщины – все будет принадлежать мне.

– Отличная водка. Быстро ударяет в голову, но хороша.

– Я стану настолько известным, что меня будут приглашать американцы, а французы – умолять остаться.

Я уже научился понимать Жерома; не в первый раз он заводит свою горько-сладкую песню.

– Никак не забудешь про четыре миллиона долларов? На твоем месте я бы тоже свихнулся. Такая сумма просто не существует – четыре миллиона долларов! Немыслимо! Четыре миллиона… даже если и видел десятки фильмов с чемоданами, набитыми «капустой», все равно не представляешь, что это такое. Четыре миллиона долларов! Это не слова, а какие-то ласкающие звуки. Четыре миллиона долларов! Так приятно для слуха, что даже не хочется переводить во франки.

Он спрашивает, что бы я сделал с такими деньгами, окажись они передо мной на столе, но мне ничего не приходит в голову.

– Ты же сценарист, да?

– Когда речь идет о деньгах, у меня пропадает воображение.

– Попробуй придумать историю про типа вроде тебя, которому неожиданно достается миллионов двадцать франков.