Нужно признать, что поведение поэта порою приводило в замешательство. Блестящий собеседник, он вдруг ни с того ни с сего умолкал на долгие часы, будто воды в рот набрал. Презирал деньги, но обожал роскошь. То он выглядит мизантропом, мечущим громы и молнии по адресу «всего этого бандитизма», как он называл жизнь в обществе, то вдруг выказывает почти наивное доверие к человечеству! То он по неделям торчит в особняке у Габриель, то вдруг срывается с места и мчится очертя голову на Монмартр, где его терпеливо дожидается верная Анриетт… Атеист, вольнодумец и гордец, он вдруг неожиданно чувствует себя осененным милостью божией и 2 мая 1921 года принимает крещение. Правда, его религиозный пыл не особенно отдаляет его от Коко, во всяком случае, тогда; но в нем замечается болезненная тенденция к самоизоляции и уходу в себя, которая с течением времени усиливается.

Кстати, он уже отошел от сюрреалистов. Их «автоматическое письмо», преклонение перед неконтролируемым литературным творчеством казались ему в высшей степени смехотворными… Плюс к тому его неприспособленность к жизни в обществе… Его жесткая непримиримость, безоговорочный отказ от всего, что навязывается «компромиссами», его помешательство на «правильности» приведут к тому, что в конце концов, несмотря на усилия обожаемой им Габриель, он все-таки покинет ее. Разве могло быть иначе? Ведь отсутствие любимого существа и есть для него главнейший источник поэтического вдохновения. Не он ли написал: «Неужели самый долговечный и прочный союз между существами – это преграда»? И он, движимый извращенной логикой, сознательно возводил эту преграду. 30 мая 1926 года он торжественно сжег на глазах друзей многие из своих рукописей. Затем он удалился в Солем, неподалеку от знаменитого аббатства, чтобы вести скромную жизнь в скромном домике со своей верной Анриетт. Но все же никогда Пьер и Габриель не позабудут друг друга, и, как мы увидим далее, их роман не закончился с их расставанием…

Не могло ли статься, что Реверди, покидая Париж и Габриель, усомнился в том, сколько она сделала для него? Она тайком приобрела у него рукописи. Она давала большие деньги издателям его стихов, чтобы те выплачивали их ему якобы как ежемесячные отчисления за авторское право (можно подумать, что почти безвестный поэт мог бы существовать на реальные авторские гонорары!).

В библиотеке Габриель имелись все сочинения Реверди в оригинальных и роскошно переплетенных изданиях, а также большая часть его рукописей. Читая посвящения, адресованные поэтом Габриель, осознаешь, что до самой своей смерти в 1960 году (а был ему 71 год) он не переставал испытывать к ней самые нежные чувства. Вот как он писал, например, в 1924 году: «Моей великой, дорогой Коко – от всего моего сердца, до его последнего биения». Но и 23 года спустя, в 1947 году, его отношение не меняется: «Милой и обожаемой Коко! Коль Вы дарите мне радость любить кое-что из этих стихов, вручаю Вам эту книгу! Пусть она дарит Вам нежный и спокойный свет, как лампочка у изголовья!» Его пыл усиливался памятью о том, чем он был обязан ей. Со своей стороны, Коко всегда считала Реверди величайшим поэтом своей эпохи. Она читала и перечитывала его стихи, подчеркивая карандашом строки и мысли, которые почитала особенно примечательными. Когда она обнаружила, что Жорж Помпиду в 1961 году вообще не включил его в «Антологию французской поэзии», ее охватил один из самых яростных в ее жизни приступов гнева. И часто в дальнейшем, когда в ее присутствии хвалили талант Кокто (который она, кстати, уважала), она грубо обрывала говорившего, считая любую похвалу любому поэту, кроме Реверди, выпадом против него. Ее бесило, что поэт оказался забытым.

10 января 1922 года. Одиннадцать часов вечера. На рю Буасси д'Англа открывается новый ночной бар, хозяин которого – Мойсе. Он дал ему название «Бык на крыше» по только что поставленному одноименному балету Кокто, и было очевидно, что этот последний – король торжества. Присутствовали многочисленные друзья поэта – Мися и Жозе Мария Серт, Поль Моран, граф и графиня де Бомон, новый приятель Кокто – двадцатилетний Реймон Радиге. (Этот молодой писатель, неподвижно застывший у стойки бара, скосив голову вправо и ввинтив монокль в глаз, уже приобрел тот упрямый и таинственный вид, который бывает от злоупотребления виски; он только что завершил «Дьявола во плоти».) Тут были Пикассо, княжна Мюрат, Макс Жакоб, Жан Гюго – правнук писателя, с супругой Валентиной, Серж Лифарь, карикатурист Сэм и музыканты – Сати, Орик, Пуленк, Онеггер и множество других.

В прокуренной атмосфере бара, увешанного произведениями живописи дадаистов, можно было услышать исполняемый на фортепиано Клеманом Дусе (который вскоре станет работать с Жаном Винером) модные в ту пору американские мелодии: «Мужчина, которого я люблю», «Черное дно» или же «Иногда я бываю счастлива…».

Здесь царил такой чарующий и волнительный для мысли климат, что Марсель Пруст, которому не суждено было провести здесь вечерок, не мог найти утешения: «О, как бы хотел я чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы хоть разок сходить в кино да в бар „Бык на крыше“!

Обнаружилось, что почти все гости нового бара – те же, что бывают и у Коко в особняке на улице Фобур-Сент-Оноре. Хотя она терпеть не могла куда-то выезжать, ей невозможно было игнорировать эти встречи с друзьями, и ее «горячий и крестьянский» голос, как охарактеризовал его Морис Сакс, часто можно было услышать возле стойки бара. Этот же Сакс оставил нам поразительное воспоминание о Габриель двадцатых годов:

«Когда она появлялась, вызывал удивление ее маленький рост. Она была очень худощава. Ее черные жесткие волосы были посажены низко, брови срослись, губы улыбались, а глаза блестели, но взгляд был резок. Одежда ее почти вся была одного, очень простого фасона и главным образом черного цвета. Засунув руки в карманы, она начинала говорить. Начало ее разговора было удивительно быстрым и стремительным». Не менее интересен и живописанный Саксом интеллектуальный портрет Коко:

«Ее мысль следовала теме и развивалась до конца, ей не были присущи, как это часто бывает у женщин, склонность к резонерству, привычка брать свою долю в разговоре, останавливаться на всех сюжетах, о которых заходит речь, и ни одной темы не доводить до завершения. Нить мысли была ясна. В ней чувствовалось крестьянское упорство, которое было одной из черт ее характеpa.

Коко Шанель в возрасте 26 лет. 1909 год

Карикатура Сэма: Габриель в объятиях Боя, изображенного кентавром.

«Шуточная крестьянская свадьба» в Руалье. Костюмы сымпровизированы Габриель.

Слева направо:

Коко за шафера, Бальсан, Лери и Анро за новобрачных, Артур Кэпел за тёщу, граф де Лаборд – за младенца, а Габриель дорзиа – за подругу невесты.

Довилль, 1913 г. Габриель (справа) позирует перед входом в свой первый бутик вместе с Адриенн. Обе одеты в костюмы и шляпы, продающиеся в магазине.

Габриель у себя на рю Камбон.

Фото Хорста, 1936 г.

Поэт Пьер Рсверди, один из возлюбленных Коко.

Габриель на бегах, вместе с герцогом Вестминстерским.

• Забастовка в мастерских Шанель. 1936 г.