– Лала, а ты разве не передал ей, что я тебе говорил? – спрашивает Магугар.

– Богатырь, да я не осмелился с ней о таких вещах слова сказать, язык не поворачивался. Но вчера сидел я, а Махпари ноги вытянула, чтобы я растер ей лодыжки, а Рухафзай-музыкантша песни играла. И вот Махпари тяжело вздохнула. Я говорю: «О царевна, что с тобой, отчего так вздыхаешь?» А она мне: «Лала, что может быть хуже того, как со мной Магугар поступает? Я ради него рассталась с родными, с царской Долей, с негой и богатством и отправилась в горы дикие в надежде, что удастся с ним повстречаться, желание свое исполнить. А он теперь обо мне и не вспоминает». Тут я воспользовался случаем и сказал: «О царевна, это не Магугар виноват, а я, твой слуга. Он мне говорил, да я тебе не передавал». Ну и рассказал ей все наилучшим образом, а она обрадовалась, развеселилась и молвила: «Что же ты мне раньше-то не говорил?» А еще сказала: «Лала, я слыхала, что пришли в крепость Атешак и Самак. Ты завтра утром сходи к Магугару, передай ему привет от меня и скажи, мол, Самак его мать убил, а теперь до меня добирается, хочет нас разлучить. Надо их обоих прикончить так, чтобы не узнал никто, а больше никого в крепость не пускать, даже если сам Фагфур, отец мой, приедет. Тогда мы тут и заживем вместе».

Обрадовался Магугар словам Лала-Салеха, душа его возликовала, и он спросил:

– А как устроить, чтобы об их смерти никто не узнал?

– Богатырь, это мне неизвестно. Пойду к шахской дочери, может, она что придумает.

– Правильно! – одобрил Магугар. – Ступай к Махпари, передай от меня привет и спроси, как лучше их убить: мол, твое мнение важнее, тебе лучше знать.

Такие речи Магугар говорил, встречи с шахской дочерью домогался, а судьба над ним смеялась.

Вышел Лала-Салех, отправился к Самаку и все ему рассказал. Самак говорит:

– Лала, иди к Махпари, перескажи ей все, что мне говорил, и накажи от меня, пусть пошлет Магугару такую весть: «Созови побольше гостей, всех воинов крепости, знатных и простых. А еще Самака и Атешака. И перед всем народом награди их и одари, чтобы все это видели. А потом напои их пьяными. Когда они спать пойдут, отруби им обоим головы и мне пришли, а тела сбрось с крепостной стены вниз. Коли люди в крепости их хватятся, подумают, что они уже ушли восвояси. Тогда приходи ко мне, в светлицу мою».

Подивился Лала-Салех речам и делам Самака – ведь сам себя на погибель обрекает! А Атешак, дрожа от страха, причитать начал:

– Что же это такое, где же это видано?

Тогда Лала отправился к Махпари и все ей расссказал. Она, как услышала, очень опечалилась, закручинилась и, обратившись к Рухафзай, молвила:

– Самак с ума сошел. Хочет меня в беду вовлечь и себя загубить. Господь ведает, что он такое задумал. Разве разумный человек так поступает?!

– О царевна, – возразила ей Рухафзай, – я ведь тебе говорила, что Самак такие дела делает, которые другим и на ум не идут. Ты исполняй то, что он говорит.

Тогда девушка сказала:

– Лала-Салех, ступай к Магугару, передай ему все, что Самак велел.

Лала-Салех отправился к Магугару и пересказал ему все, что было велено.

– Слава шахской дочери! – сказал Магугар. – Прекрасно она придумала. Ну, Лала, передай Махпари привет и извинись за меня, мол, надо мне делами заниматься, но душой и сердцем я с ней.

Поклонился Лала-Салех и ушел.

Магугар тотчас позвал старосту крепости Нак-пахлавана и сказал ему:

– Созывай народ, дело есть.

Слуги все приготовили, а староста созвал жителей крепости. Потом кутваль послал Нака за Самаком и Атешаком. Тот пришел к ним, поклонился и сказал:

– Пахлаван Магугар вас приглашает поговорить о шахской дочери и об устройстве крепости.

– Повинуюсь, – ответил Самак, – ты ступай себе с миром, а то я немного нездоров, вот выпью розовой водицы и явлюсь.

Нак и ушел. А Самак говорит Атешаку:

– Собирайся, пойдем к Магугару, у него гости сегодня – посидим часок за вином.

Перепугался Атешак, давай упираться:

– Нет, Самак, ничего подобного я делать не желаю. Хороши гости! Что я, спятил, своими ногами к Магугару идти, чтобы меня там убивали? Да ты еще обучил его, как убить лучше… Ежели тебе охота идти – иди.

– Атешак, как ты с такой отвагой в айяры попал? – спрашивает Самак. – Успокойся ты, богом клянусь, я так все устроил, что это мы с тобой Магугара и всех, кто есть в крепости, убьем, всему миру уроком станем.

– Нет, Самак, ты пойдешь, я не пойду, – твердит Атешак. – Ступай, убивай их всех! А я после подойду, сделаю все, что прикажешь.

– Атешак, радоваться надо, что ты столько претерпел, зато настоящим айяром стал, – убеждает его Самак. – А теперь пойдем!

– Не пойду, – упорствует Атешак, – они нас вином напоят, мы захмелеем и погибнем. Не трудись ты, Самак, ради моей смерти, да и ради своей тоже.

Засмеялся Самак:

– Да ведь теперь уж ничего не поделаешь. Если не пойдем, они нас здесь убьют. Кто нам на помощь придет? Поневоле приходится нам идти, а коли ты боишься, что тебе вино пить Достанется, так я того не допущу. Всю твою долю выпью и не

запьянею: я тысячу раз с айярами об заклад бился – всех допьяна напою, а сам трезвым остаюсь.

Атешак удивился:

– Самак, а ты что же, за ворот его льешь, вино-то?

Самак-айяр сказал:

– Атешак, я еще младенцем был, когда Сахлан ибн Фируз ибн Рамин вино пил, а отец мой состоял при нем виночерпием. Однажды держала меня мать на руках, а отец в это время вино из чана в кувшин набирал. Вышла у него с матерью моей ссора, он ее ударил, она меня в чан уронила. Когда они меня из чана выудили, я уж с лихвой вина наглотался. Тогда они подвесили меня вниз головой, чтобы вино из меня вылилось. После того стал я болеть и хиреть, а лекари сказали: коли хотите, чтобы он поправился, то, пока он пределов младенчества не перешагнет, добавляйте ему во всякую пищу вина. И с тех пор мать, когда мне еду готовила, обязательно вина подмешивала, пока не исполнилось мне семь лет. Тут отец мой умер. Начала мать одна меня растить. Два года прошло – мать скончалась. Некому стало за мной присматривать. Я, бывало, что на улице найду, тем и сыт. Потом пристроился я на службу к Шогалю-силачу. Он меня приемным сыном назвал, потому что был я очень ловким. А потом опять напала на меня хворь: что ни съем, живот болеть начинает, до того доходит, что я терпение теряю, неделями криком кричу, пока господь облегчения не пошлет. Это я все к тому говорю, чтоб ты знал: я могу и вино пить, и пьяным не быть, потому что я этим вином питаюсь.

Сунул он руку за пояс, достал дирхемов двадцать зелья, от которого человек в беспамятство впадает. Если комочек в один дирхем весом в вино бросить, сто человек с ног свалит. Протянул он пять дирхемов зелья Атешаку и сказал:

– Если сможешь, по моему знаку бросишь в вино да пригляди сперва, чтобы это вино Магугару поднесли, а с прочими я и сам управлюсь.

– Богатырь, ты, никак, хочешь меня в кравчего обратить? – говорит Атешак. – Нет, это дело не по мне. Это уж ты сам верши. Коли охота, сам вино разливай, а меня, ради бога, не замай, на такую страсть не толкай!

Самак говорит:

– Ну, Атешак, да ты вовсе ни к чему не пригоден!

– Не мое это дело, – отвечает Атешак, – и не уговаривай. Коли тебе надо, сам и старайся.

Взял Самак кинжал, за пояс заткнул, спрятал хорошенько, чтобы не видал никто, и пошли они к Магугару. Поздоровались, Магугар встал им навстречу, все остальные тоже поднялись. Магугар велел, чтобы вновь прибывших посадили выше всех, и, прежде чем за еду приниматься, велел две кипы одежды принести. Отобрал два красивых платья и пожаловал им. Самак подумал: «Это платье точно для Хоршид-шаха изготовлено!» – и сказал Атешаку:

– Я отдам это платье Хоршид-шаху, уж очень оно ему подходит!

– А я свое – Фаррох-рузу, – говорит Атешак, – ведь они братья.

В это время шербет принесли и закуски, а там и столы накрыли.

После еды устроили пир веселый. Магугар спрашивает: