И заключение Уэйлена:

Ему самому позволяют действовать только потому, что игровой бизнес в Лос-Анджелесе нуждается в присмотре. Если совершенно обезглавить организованную преступность в городе начнется беспредел. Однако он играет по правилам – или, если выражаться стилем Дадли Смита, держится в рамках. Чтобы он или тот же Микки перестреляли пятерых ни в чем не повинных людей из-за каких-то поганых журнальчиков… Такого и вообразить себе нельзя.

Однако то, что происходит сейчас в городе, ему не нравится. Точнее, не нравится то, что ничего не происходит. Слишком уж тихо. Такое бывает, когда готовится какой-то крупный хипеж.

Микки Коэн-младший радостно взвизгивает: подняв глаза, Эд видит, как в камеру входит Микки Коэн-старший с коробкой собачьего печенья.

– Никогда в своей жизни, – торжественно, нараспев начинает Коэн прямо от дверей, – никогда в своей жизни Микки Коэн не убивал человека, который, по нашим понятиям, не заслужил бы смерть. Никогда в своей жизни Микки Коэн не торговал грязными журнальчиками для онанистов. Пита и Бакса Энгелклингов я принял только из уважения к их покойному отцу, упокой господь его душу, хоть и был он паршивый фриц. Я вообще не убиваю невинных: это грешно, а я человек верующий и строго исполняю иудейские законы и заповеди Божьи, если только они не вредят бизнесу. Надзиратель Хопкинс рассказал мне, зачем вы приехали, и я нарочно заставил вас ждать. Почему, спросите вы? Да потому, что только люди, которых Господь в неисповедимой мудрости своей начисто лишил мозгов, могли хоть на секунду меня – меня, Микки Коэна! – заподозрить в этом подлом и идиотском налете на кафе, наверняка деле рук тупиц-шварцес [39]. Но, я вижу, Микки-младшему вы понравились, так что я уделю вам пять минут своего времени. Иди к папочке, бубеле [40]!

Галлодет возводит глаза к небу. Коэн опускается на колени у двери, сует в рот собачье печенье. Пес подбегает, виляя хвостом, берет печенье, обслюнявив хозяина толстыми мокрыми брылями. Микки обнимает собаку, и Микки-младший скулит от восторга. За окном камеры, во дворе, Эд замечает одинокую фигуру и узнает в ней Дэви Голдмана – казначея Микки, попавшего в тюрьму за собственные махинации с налогами. Голдман косится на окно и проходит мимо.

– Микки, – начинает Галлодет, – братья Энгелклинги говорят, что вы очень разозлились, услышав, что их идея исходит от Дюка Каткарта.

Коэн сплевывает крошки собачьего печенья.

– Знаете выражение «выпустить пар»?

– Знаем, – вступает Эд. – Энгелклинги называли какие-нибудь имена, кроме Каткарта?

– Ни единого. Да и этого Каткарта я не знаю – слышал только, что он сидел за совращение малолетних, по этому и сужу. В Писании сказано: «Не судите, да не судимы будете», – но я никакого суда не боюсь, так что говорю себе: «Суди на здоровье, Микстер!»

– Вы не давали братьям советов по созданию сети распространения товара?

– Разумеется, нет! Господь Бог и любезный моему сердцу Микки-младший мне свидетели!

Снова Галлодет:

– Мик, а теперь главный вопрос. Кому вы рассказывали об этом проекте? Может, кому-нибудь в тюрьме?

– Ни единой живой душе! Еще чего не хватало – болтать о грязных книжонках, которые я и в руки-то не возьму! Дэви – мои глаза и уши, но я даже Дэви выставил за дверь, когда ко мне явились эти двое мешугене [41]. Почему, спросите вы? А потому, что высоко ценю такую добродетель, как умение хранить секреты!

Галлодет:

– Эд, пока ты говорил с охранником, я позвонил Рассу Милларду. Он сказал, что расспросил своих ребят – они ничего не нашли. Никаких следов, никаких связей с Каткартом. Расс просмотрел все рапорты по «Ночной сове» и тоже не заметил ничего, что было бы хоть как-то связано с порнографией. Бад Уайт проверял связи Каткарта – тоже ничего не нашел. Эд, похоже, то, что Сьюзи Леффертс родом из Сан-Берду, – чистое совпадение. А Каткарт просто трепался. Он ни для кого не представлял опасности – ничего бы у него не вышло и не могло выйти. Похоже, Энгелклинги попросту купились на его красочную трепотню да на упоминание старого приятеля.

Эд кивает.

– Вечная тема – отцы и дети, – говорит Микки Коэн-старший, гладя Микки Коэна-младшего. – Пир духа. Есть над чем поразмыслить, не правда ли? Взгляните хоть на меня и на Микки-младшего. А что сказать о старине Франце и его диких болванах-отпрысках? Ведь Франц был человек гениальный, вы это знаете? Какие-то такие лекарства изобретал, что теперь сумасшедшие на него молиться должны. Когда несколько лет назад у меня увели крупную партию белого – скажу вам по совести, первым делом я подумал о Доке. «Микки, – сказал я себе, – представь себя на его месте. Представь, что дар слова тебе заменили его несравненные мозги. Где ты спрячешь героин, Микстер, и, главное, кому и как постараешься его загнать?» Поезжайте домой, мальчики. Вы взяли ложный след. Порнография вас ни к чему не приведет. Тех шестерых убили шварцес – Богом проклятые психопаты шварцес.

Бутылки: виски, джин, бренди. Мигающие вывески: «Шлиц», «Голубая лента». Морячки опрокидывают в рот холодное пиво, люди погружаются в счастливое забытье. Берлога Хадженса в квартале отсюда: Джек тянет время, надеясь, что вид спиртного придаст ему храбрости.

– Последний звонок! – кричит бармен. Джек осушает свой стакан содовой, прикладывает холодное стекло к шее. На сердце лежит тяжелый камень, и снова и снова проплывают в мозгу события сегодняшнего дня.

Миллард сказал, что Дюк Каткарт перед смертью пытался продавать порнуху. Его порнуху.

Бад Уайт ходит в гости к Линн Брэкен, одной из тех шлюх, что выглядят точь-в-точь как кинозвезды. Сегодня он провел у нее два часа, а потом шлюха проводила его до машины. Джек «довел» его до дома, складывая в уме детали головоломки: Уайт знает Брэкен, Брэкен знает Пирса Пэтчетта, Пирс Пэтчетт знает Хадженса. Сид знает о «Малибу Рандеву», возможно, знает и Дадли Смит. Зачем Даду следить за Уайтом? Только потому, что тот разнервничался из-за убийства той проститутки?

Пульсируют кружки пива в руках неоновых чудовищ. В машине у Джека кастет. Обработать Сидстера – слегка, только чтобы отдал досье…

Вот и дом Хадженса: темные окна, у дверей – Сидов «паккард». Джек стучит в дверь массивным бронзовым молотком.

Ждет с полминуты – нет ответа. Пробует дверь – не поддается. Налегает плечом – дверь, затрещав, распахивается.

Темно, как в погребе. И запах…

Джек достает носовой платок и револьвер. Медленно, очень медленно, локтем нащупывая выключатель. Рука с носовым платком включает свет – чтобы не оставить отпечатков.

Сид Хадженс распростерт на полу. Ковер вокруг него до черноты пропитался кровью, пол скользкий от крови.

Руки и ноги отпилены от туловища, переломаны, изогнуты под странными углами.

Тело вспорото от горла до паха: сквозь красное белеют кости.

Позади него несколько канцелярских шкафов: все ящики открыты, папки свалены кучей на ковре – там, где нет крови.

Джек кусает себе руки, чтобы не закричать.

Кровавых следов на полу не видно – значит, убийца вышел через заднюю дверь. Хадженс обнажен, черно-красное тело. Оторванные, словно у куклы, руки и ноги, зияющие раны, лужи крови…

Все – как на тех гребаных порноснимках.

Джек бросился бежать.

Прочь отсюда. Вокруг дома к задней двери. Дверь распахнута настежь, виден свет. Влажно блестит недавно вымытый пол: ни крови, ни отпечатков. Джек входит, находит под раковиной в кухне несколько бумажных пакетов, нетвердыми шагами направляется в гостиную. Папки, папки, папки с компроматом: один, два, три, четыре, пять пакетов, два забега к машине и обратно.

2:20, на улице никого.

– Спокойно, спокойно, – твердит Джек как заклинание.

Врагов у Сида – весь Лос-Анджелес. У кого были мотивы? Легче спросить, у кого их не было. И посмертные увечья, скорее всего, ничего не значат. Ведь никто не знает о том, что тот журнал – у Джека. Просто работал какой-то псих-садист.