Вифлеемская звезда светила в окно, трубы замерзли и холод сковал дом. В эту ночь я родился.

На самом деле я родился тридцать три года назад в Лос-Анджелесе, где умер незадолго перед этим, 12 октября 1971 года, в возрасте тридцати шести лет. Мой отец был советским шпионом, а матушка – солисткой в русском балете на льду. Во время гастролей она осталась в Штатах, познакомившись с отцом. Отчасти благодаря этому отец и провалился. Это отдельная история, я ее когда-нибудь расскажу. А сейчас меня занимает совсем другое.

Обычно в таких семьях рождаются неординарные дети. Но я самый обыкновенный Джин, по-русски – Женя. Америки я не помню, меня увезла оттуда матушка двух лет от роду, когда отца обменяли на американского разведчика.

С родителями я давно не живу. Отец на пенсии, пишет мемуары, мама еще работает и воспитывает внуков – двух сыновей моей младшей сестры Полины, которая родилась уже в Советском Союзе.

Полтора года назад я получил новый объект – магазин «Музыкальные инструменты» на Васильевском. К этому времени я уже был опытным стрелком вневедомственной охраны, неплохо стрелял из «макарова» и поставил решительный крест на своем будущем. Охранники – это диссиденты нового времени. Они не успели попасть в закрома и торчат, как обалдуи, у закрытых дверей, охраняя собственность, которая им не принадлежит. Их молчаливый протест можно прочитать в глазах, зайдя в любой магазин или фирму, где они служат дополнением к офисной мебели и одновременно маленькой моделью горячей точки. Но никто не смотрит им в глаза. У стрелков ВОХРа есть время, чтобы все обдумать. Их сотни тысяч. Когда они до чего-то додумаются, будет поздно.

Магазин занимал три просторных полуподвальных зала и был набит машинами для извлечения звуков. Мне сразу там понравилось, где-то в дальнем зале играла волынка, покупателей было немного, свет просачивался сквозь стекла, заклеенные полупрозрачной зеленоватой пленкой, отчего помещение напоминало аквариум. Охранять это кладбище несыгранных нот было необременительно и приятно. Привел меня сюда хозяин магазина. Это был пожилой и потертый жизнью еврей, бывший второй альт филармонического оркестра. Фамилия его была Шнеерзон. Кажется, он начинал играть еще при Янсонсе. Свой первоначальный капитал, как я узнал позже, он сколотил на перепродаже компьютеров, которые привозил из зарубежных гастролей в советское время. Надо отдать ему должное – музыку он любил. Ассортимент в магазине был богатейший – вплоть до индийского ситара и непонятных трубок, извлечь из кототорых звук могли только специально обученные монголы. Ну и Сигма, понятное дело.

Да, ее звали Сигма. Дурацкое имя. Шнеерзон нас и познакомил.

– Этот мальчик из интеллигентной семьи, – сказал он Сигме. – Я попросил его начальника дать ему постоянный пост в нашей лавке. Я знал его отца.

Сигма невозмутимо кивнула. Вообще непонятно, зачем он ей это докладывал. Возрасту в ней было годков на двадцать с мышиным хвостиком, зато понтов на весь Лондонский симфонический оркестр, заехавший на гастроли в Урюпинск.

Шнеерзон действительно поставил бутылку «Мартеля» моему начальнику Симагину, чтобы он не бросал меня с объекта на объект, а постоянно держал здесь. Напарником у меня был Игорь Косых, приятный такой парнишка, обучавшийся на флейте.

Режим у нас был зверский – сутки через сутки, но зато и оплата двойная, посетителей немного, это очень мягко говоря – иной раз за день заходили человека 3–4, а ночью можно было спать в подсобке. С охранной сигнализацией Шнеерзон не поскупился, но все равно держал круглосуточную охрану.

Понять его можно. Одни монгольские дудки стоили двадцать пять штук баксов, а раритетная скрипка Гварнери, хранившаяся в ящике из пуленепробиваемого стекла, цены вообще не имела. Шнеерзон берег ее для аукциона на черный день, но, судя по всему, черный день откладывался на неопределенное время.

Кстати, фраза «Я знал его отца», оброненная Шнеерзоном, просто показывала, что они с моим папашей работали в одном ведомстве. Только папаша во внешней разведке, а мой нынешний шеф – во внутренней.

Так вот, о Сигме. Сигма была обыкновенной и единственной продавщицей в этом магазине.

Нет, она была необыкновенной и единственной.

Во-первых, она умела играть на всех без исключения инструментах, продаваемых магазином. Помню, шеф достал где-то по случаю за бесценок какие-то древние и необычайно ценные литавры. Он, как ребенок, прыгал по магазину и ударял этими литаврами друг об друга, производя дребезжащие звуки и распугивая покупателей.

Сигма невозмутимо наблюдала за ним, потом сделала жест, обозначающий: «Дайте мне». Хозяин беспрекословно передал ей медные тарелки. Вообще, я не устаю удивляться той реальной власти, которую имеет Сигма в нашем магазине. Притом, что она даже не родственница Шнеерзона и вообще не еврейка, судя по внешности.

Сигма взяла литавры своими узкими ладонями, сначала слегка дотронулась краешком одной тарелки до другой, отчего возник тончайший и нежнейший звук, похожий на натянутую серебряную проволоку, а потом вдруг резко соединила тарелки, произведя тот самый звон, который зовется малиновым.

Шнеерзон утер слезу и сказал:

– Си, ты гениальна. Как всегда. Купи себе мороженое.

И положил перед ней на прилавок сотенную. Сигма не моргнув убрала сотенную в кошелек.

Таким образом она зарабатывает нередко. Причем не только от Шнеерзона, но и от посетителей-музыкантов, знающих толк в звукоизвлечении.

Чаще всего ей приходится играть на роялях, демонстрируя их звук. Шнеерзон при этом стоит, опершись на крышку, как оперный маэстро, глаза его сияют, всем своим видом он говорит: таки вы видели такие инструменты и такую игру?

Когда Си спрашивают, где она училась, она пожимает плечами и загадочно улыбается. Но Шнеерзон под большим секретом и только своим (таких у него полгорода) уверяет, что у Сигмы нет никакого музыкального образования. Вообще никакого.

Во-вторых, внешность ее весьма экстравагантна. Она высокая, смуглая, лицом напоминает то ли индианку, то ли филиппинку. Длинные черные волосы заплетены в десятки тонких африканских косичек-дредов. Природное изящество таково, что даже я, не слишком чувствительный к таким вещам, успеваю оценить излом руки в жесте, которым Си указывает на тот или иной инструмент: «Могу предложить это…»

Бизнес Шнеерзона целиком держится на этой загадочной девушке. Хорошо, что старик это понимает. Я не знаю, сколько он платит Сигме, но думаю, что не меньше штуки.

При том, что она явно нерусских корней, говорит по-русски чисто, без всякого акцента да еще с молодежным сленгом, которого неизвестно где нахваталась.

Поначалу Си (так ее зовут практически все, даже постоянные покупатели) обращала на меня внимания не больше, чем на железный стул, на котором я сидел при входе, – в камуфляжной форме с пистолетом на боку.

Но все изменилось в одночасье.

Однажды я зашел в небольшой зал магазина, где Шнеерзон продавал светомузыкальные эффекты. Как раз в тот момент Сигма показывала там действие установки каким-то парням из ночного клуба. Мигали стробоскопы, грохотала музыка, а Сигма извивалась в центре зала в длинной юбке.

Она еще и танцует, как богиня.

Внезапно она остановилась и уставилась на меня в синих вспышках фонарей. Глаза меня поразили: черные, глубокие, страшные.

– Ты… что? – прошептал я, но слов все равно слышно не было.

Она разом вырубила музыку и включила обычный свет.

– Как тебя зовут? – тихо спросила Си.

– Женя. Евгений… – я растерялся, я ведь работал уже две недели, могла бы и запомнить.

– Клево… Джин! Ты Джин, – объявила она, глаза ее вспыхнули, она снова включила стробоскоп и завертелась в танце.