Слава Богу, играли что-то спокойное. Можно было поговорить.

– Как тебе это все нравится? – спросил я.

– Очень! – мечтательно сказала Вика. – Они такие счастливые! Я вот только удивляюсь твоему участию…

– А что? – не понял я.

– Всем известно, что при кафедре оставят двоих, – сказала Вика. – Крылову место обеспечено. Мы думали, что вторым будешь ты. А теперь, скорее всего, оставят Борьку. Как же не помочь зятю?…

Я отодвинул Вику от себя и осмотрел ее, продолжая танец. Наконец я ее увидел. Оказывается, можно проучиться с человеком пять лет, а увидеть один раз в ресторане во время танца.

Я подумал, что Крылов непроходимый дурак. У меня даже появилось желание его спасти. Но вмешиваться в чужую личную жизнь не принято.

Я поблагодарил Вику за танец и вернул Крылову.

Дальше были какие-то незначительные свадебные эксцессы. Кто-то куда-то убегал, его ловили, успокаивали, пили на брудершафт, целовались, хохотали над чем-то, привели иностранца, усадили, пили с ним на брудершафт, целовались, выясняли откуда он, наконец выяснили. Он был с острова Маврикий.

В общем, все как обычно.

В полночь я обнаружил себя стоящим в вестибюле ресторана в обнимку с профессором. Я выяснял, почему он к себе на диплом взял меня, а дочь выдал за Сметанина. Я находил это нелогичным. Профессор настойчиво грозил мне пальцем и смеялся.

Самое интересное, что и в этот раз у меня было машинное время. Я вышел на машину в час ночи, шутил с нею и пел ей цыганские романсы. Видимо, машине это понравилось. Под утро затрещало АЦПУ, что в переводе на русский язык означает «алфавитно-цифровое печатающее устройство» и машина выдала мне рулон бумаги с буквами и цифрами. Я засунул рулон под мышку и пошел домой разбираться.

Когда я проснулся днем, рулон лежал под подушкой. Я развернул его и прочитал следующий текст:

2 х 2 = 4

3 х 3 = 9

4 х 4 = 16

ПОНЯЛ?

НЕ ПЕЙ ПЕРЕД РАБОТОЙ НА ЭВМ!

ЦЕЛУЮ, МАНЯ.

Этот текст был повторен раз тысячу.

Думаю, что это была шутка инженера по эксплуатации. Впрочем, не уверен.

В течение некоторого времени после свадьбы профессор проявлял ко мне повышенное внимание. Он звонил по телефону и интересовался, как идут дела. Я неизменно отвечал, что нормально. Наконец Юрий Тимофеевич зашел в нашу комнату чтобы посмотреть на результаты. Я показал ему теоретические кривые, выкладки с интегральными уравнениями, «бесконечно подлого змея» и алгольную программу.

– Все хорошо, только программа не идет, – сказал я.

– Как это не идет? Должна идти, – сказал профессор.

– Я тоже так думаю.

– Ничего! Пойдет, – сказал Юрий Тимофеевич и похлопал меня по плечу. – А как настроение? Как дела дома? Вы ведь, кажется, женаты?

– Кажется, – сказал я.

Профессор недоуменно поднял брови.

– Я давно не видел жену, – пояснил я. – Мы с ней расходимся во времени.

Профессор понимающе улыбнулся. Потом в его взгляде мелькнула какая-то мысль. Он наклонился ко мне и прошептал заговорщически:

– Есть способ обрадовать жену…

Теперь уже я недоуменно поднял брови. А Юрий Тимофеевич рассказал о том, что у него есть друг, член-корреспондент. У члена-корреспондента есть сын. Сын учится на втором курсе нашего института, только на другом факультете. И у него нелады с математикой. Нужно помочь ему разобраться в интегралах. Сам член-корреспондент их уже подзабыл, да ему и некогда. Вот он и ищет репетитора своему сынку. Профессор сказал, что если я за две недели натаскаю его, мне очень неплохо заплатят.

– Они живут совсем рядом с институтом. По дороге в вычислительный центр будете заходить к ним и проводить занятие. Отец, понимаете, очень меня просил. Договорились?

Конечно, мы договорились. А что было делать?

На следующий день мне сообщили, когда можно приходить. Вечером я отправился к члену-корреспонденту. Он, действительно, жил в двух шагах от института, в новом красивом доме. Я поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка. За дверью раздался звучный лай.

Мне открыл сам член-корреспондент. Он был маленького роста, лысоватый, с быстрыми и умными глазами. На ногах были шлепанцы. Рядом с ним стояла черная собака почти с него ростом. Собака бросилась лапами мне на грудь и лизнула длинным языком в щеку. Нельзя сказать, чтобы это мне понравилось.

– Она у нас ласковая, – сказал хозяин. – Проходите…

Я разделся, и меня провели в комнату к сыну.

– Можете приступать, – сказал член-корреспондент и ушел.

За письменным столом сидел юноша цветущего вида. У него были широкие плечи, розовые щеки и унылое выражение лица. Я подошел к нему и протянул руку. Он встал. Росту в нем было на двух членов-корреспондентов. Просто удивительно, какие фокусы вытворяет наследственность!

– Петр Николаевич, – солидно представился я.

– Гений, – сказал он смущенно.

– Это понятно, что гений, – сказал я. – А можно как-нибудь попроще?

– Геня, – сказал он, смотря на меня сверху своими детскими глазами.

– Ну что ж, Геня, – сказал я. – Давайте ваши интегралы!

Он сразу сник, обреченно повернулся к столу и стал листать тетрадку. Мы начали заниматься.

Надо сказать, что такой патологической неприязни к математике я никогда больше не встречал. Вид интеграла вызывал у Гения физическую муку. Он смотрел на него, шевелил губами, морщился, но ничего, кроме слова «дэикс» не произносил. Я понял, что натаскать его за две недели будет чертовски трудно.

Для начала я попытался определить глубину невежества Гения. Другими словами, я хотел узнать, какие разделы математики он знает твердо. Я решил идти от интегралов к начальной школе. Производных и дифференциалов Гений не знал начисто. Элементарные функции присутствовали в его памяти лишь в виде намека. С формулой квадратного трехчлена Гений был знаком понаслышке. С несомненностью выяснилось, что твердо он знал только таблицу умножения.

Я спросил, каким образом ему удалось закончить школу.

Гений пожал плечами и кивнул головой на дверь. Я понял, что он указывает на своего папу, члена-корреспондента.

– Репетиторы, – сказал он.

Я очень мягко сказал, что здесь нужна целая дивизия репетиторов. Гений согласился.

– У меня хорошая кратковременная память, – признался он. – Я могу выдолбить наизусть, как стихи.

И он неожиданно начал читать на память:

– «Есть и в моем страдальческом застое часы и дни ужаснее других… Их тяжкий гнет, их бремя роковое не выскажет, не выдержит мой стих…» Это Тютчев. Это я понимаю… – с тоской сказал он.

И он прочитал стихотворение до конца. Читал он хорошо, с чувством.

– Хотите еще? – спросил он. Я в растерянности кивнул. Гений прочитал Пушкина, Блока, кого-то еще. Мне стало грустно, нахлынули разные мысли. Я решил остановить Гения. Все-таки у нас урок математики, а не вечер поэзии.

– А почему вы не выбрали что-нибудь погуманитарнее механико-машиностроительного факультета? – спросил я.

– Папу там все знают. Они у него учились… Он считает, что стихи – это не занятие для человека.

– Что же мы будем делать?

– Нам главное – решить упражнения. К сессии я теорию выучу, – сказал Гений.

– Решения объяснять? – спросил я.

Гений страдальчески взглянул на меня.

– Я вам лучше стихи буду читать, – попросил он.

И я принялся за работу. Я передвинул к себе задачник Бермана и принялся щелкать интегралы. Я работал профессионально, с чувством некоторой гордости. Гений никуда не отходил, он смотрел в тетрадку и шептал стихи:

– «Не растравляй моей души воспоминанием былого, уж я привык грустить в тиши, не знаю чувства я другого. Во цвете самых пылких лет все испытать душа успела, и на челе печали след судьбы рука запечатлела…» Баратынский, – комментировал он. – Поэт первой половины прошлого века.

Надо сказать, у Гения был безукоризненный поэтический вкус. Таким образом мы повышали уровень друг друга. Я рос гуманитарно, а Гений математически. Хотя правильнее будет сказать, что каждый из нас безуспешно пытался приобщить другого к недоступной ему красоте.