Лето кончилось. Теперь уже не было сомнения, что просветленность имеют двое: Татагатха и его маленький ученик, которого звали здесь Сугатой. Говорили даже, что Сугата — целитель, и что когда его глаза странно сияют, а ледяное прикосновение его рук проходит по искривленному члену тела больного, этот член выпрямляется. Говорили, что к слепым внезапно возвращается зрение во время проповеди Сугаты.

Сугата верил в две вещи: в Путь Спасения и в Татагатху, Будду.

— Прославленный, — сказал он однажды Татагатхе, — моя жизнь была пуста, пока ты не открыл мне Истинную Тропу. Когда ты получил свою просветленность, до того, как стать нашим Учителем, было ли это напор огня, как рев воды, и ты везде, и ты часть всего — облаков и деревьев, животных в лесу, всех людей, снега на горных вершинах и костей в поле?

— Да, — сказал Татагатха.

— Я тоже познал радость всех этих вещей, — сказал Сугата.

— Да, я знаю.

— Теперь я понимаю, почему ты однажды сказал, что все идет к тебе. Ты принес в мир такое учение — я понимаю, почему боги завидуют. Бедные боги! Они достойны жалости. Но ты знаешь. Ты знаешь все.

Татагатха не ответил.

Когда весенние ветры снова пронеслись по земле, год прошел полный цикл после прибытия второго Будды, с Неба однажды раздался страшный визг.

Горожане Алондила поворачивались на улицах и глядели в небо. Шундры в полях бросили работу и смотрели вверх. В большом Храме на холме настала внезапная тишина. В пурпурной роще за городом монахи повернули головы.

Оно шло с неба — существо, рожденное править ветром.

Оно шло с севера — зеленое и красное, желтое и коричневое… Оно скользило, как в танце, дорогой его был воздух.

Послышался другой визг, а затем биение мощных крыльев, когда Оно поднималось над облаками, чтобы стать крошечной точкой.

А затем оно упало, как метеор, горя в пламени, все его цвета сверкали и ярко горели, когда оно росло и увеличивалось, и нельзя было поверить, что может быть живое существо таких размеров, такого движения, такого великолепия…

В небе темнела легендарная полуптица-полудух.

Верховное животное Вишну. Его клюв разбивал колесницы.

Над Алондилом кружилась птица Гаруда.

Покружилась и ушла за каменистые холмы, стоявшие позади города.

— Гаруда! — неслось по городу, по полям, в Храме, в роще.

Она летела не одна; и все знали, что только бог может пользоваться Птицей Гарудой как ездовым животным.

Затем наступила тишина. После визга и грохота крыльев казалось естественным, что голоса понизились до шепота.

Просветленный стоял на дороге перед рощей, его монахи столпились вокруг. Все повернулись к каменистым холмам.

Сугата подошел и встал рядом с Татагатхой.

— Это было всего лишь прошлой весной… — сказал он.

Татагатха кивнул.

— Ральд не выполнил поручения, — сказал Сугата, — и вот новая вещь идет с Неба?

Будда пожал плечами.

— Я боюсь за тебя, мой учитель, — сказал Сугата. — Во всех моих жизненных циклах только ты и был мне другом. Твое учение дало мне мир. Почему они не могут оставить тебя в покое? Ты самый безвредный из людей, и твое учение самое благородное и мягкое; какое зло ты можешь принести?

Будда отвернулся.

В этот момент Птица Гаруда, сотрясая воздух и издав резкий крик раскрытым клювом, снова взмыла над холмами. На этот раз она не кружила над городом, а поднялась высоко в небо и полетела на север с такой скоростью, что мгновенно исчезла из виду.

— Ее наездник слез и остался, — предположил Сугата.

Будда пошел в пурпурную рощу.

Он пришел из-за каменистых холмов пешком.

Он шел по каменной тропе, и его красные кожаные сапоги ступали совершенно бесшумно.

Вдали слышался шум бегущей воды. Маленький поток ее пересек ему путь. Подвернув свой ярко-алый плащ, он пошел в обход тропы. Рубиновая рукоятка его кривой сабли сверкала в малиновых ножнах.

Обогнув скалу, он остановился. Вдали его кто-то ждал, стоя у бревна, перекинутого через овраг, где бежал поток.

Его глаза на миг сузились, но затем он снова двинулся вперед.

Там стоял невысокий человек в черной одежде пилигрима и кожаных доспехах, с которых свисало короткое лезвие из светлой стали. Голова человека была почти лысой, если не считать маленького пучка седых волос. Брови над темными глазами белые, кожа бледная; уши казались заостренными.

Путешественник поднял руку и сказал этому человеку:

— Доброе утро, пилигрим.

Человек не ответил, но загородил путь, встав перед бревном.

— Прости меня, добрый паломник, но я собираюсь пройти здесь, а ты затрудняешь мне проход, — сказал пришедший.

— Ты ошибаешься, Господин Яма, если думаешь, что готов пройти здесь, ответил человек.

Человек в красном улыбнулся, показав ряд белых зубов.

— Приятно, когда тебя узнают, — сказал он, — даже те, кто заблуждается в другом.

— Я огражден не словами, — сказал человек в черном.

— Вот как? — другой поднял брови преувеличенно-вопросительно. — Чем же ты огражден? Уж не этой ли полоской металла, которую ты носишь?

— Ни чем иным.

— А я принял ее сначала за какую-то варварскую молитвенную палочку. Я знаю, что этот район полон странными культами и примитивными сектами. На минуту я принял тебя за приверженца какого-то суеверия. Но если, как ты сказал, это оружие, тогда я верю, что ты знаком с его употреблением.

— В какой-то мере, — ответил человек в черном.

— Это хорошо, — сказал Яма, — потому что я не люблю убивать людей, которые не знают, что их ждет. Однако, я вынужден указать тебе, что когда ты встанешь перед судом Высочайшего, ты будешь считаться самоубийцей.

Другой слегка улыбнулся.

— В любое время, когда ты будешь готов, бог смерти, я облегчу твоему духу выход из его плотской оболочки.

— Повтори еще раз, — сказал Яма, — и я быстро положу конец беседе. Назови свое имя для передачи жрецам, чтобы они знали, для кого совершить обряды.

— Я отказался от своего последнего имени некоторое время назад, — ответил человек в черном. — Поэтому супруг Кали принесет смерть безымянному.

— Ральд, ты дурак, — сказал Яма и вытащил свое оружие.