– Ну, вестимо, ведомо: Ушаков тебе так и поверил! – глумливо перебил хозяина Яковлев и, хватая со стула плащ и шляпу, обратился к Грамматину: – Я с вами малость пройду. Еще вы мне порасскажете. А после вернусь сюда, товарищам передам.

– Да уж гляди, приятель, хошь ты и штафирка, не военная косточка, а в кусты не утекай! Небось Бог не выдаст, Бирон не сожрет. Старая поговорочка!.. А вас, камерад, весьма благодарствую, что хоть побывали, – светя и провожая Грамматина, обратился к нему Бровцын. – А то на дорогу посошок-от? Ась? По единой еще…

– Нет, нет! – уже стоя в сенях и надевая свою шинель с треуголкой, отказался решительно Грамматин. – Время не ждет.

Он двинулся уже к двери, опережая хозяина, словно сам спешил отодвинуть засов. Но снаружи послышались голоса. Тяжелые чьи-то шаги застучали по деревянным ступеням лестницы, звякнули шпоры, ножны палаша концом отчеканили свой ход по лестнице.

Трое, стоявшие в сенях, остановились, насторожив слух, почти затая дыхание.

– Идут… У вас другого выхода нет ли? – шепнул хозяину Грамматин. И сам поспешно отступил к дверям горницы, откуда лился свет, озаряя и полутемное пространство сеней.

Яковлев, последовавший за ним, ответил вместо Бровцына:

– Выход есть… Вон там, через кухню… Да что толку, капитан? Ежели это те… так, поди, патрулями все кругом обложили. Всюду ходы-выходы стерегут. Еще хуже, што мы по черному ходу, словно бы убегать задумали…

– Правда и то! – согласился Грамматин, досадливо покусывая усы. – Что делать! – обратился он к хозяину, который, несмотря на стук за дверью, все усиливавшийся, держал в руке дверной засов, не решаясь: как поступить? – Открывайте уж, камерад! Будь что будет… Авось…

И сам, снова двинувшись в сени, в угол потемнее против дверей, закутался в шинель, скрыв лицо под ее воротником, поднятым до ушей.

Яковлев, проделав то же самое, стоял за адъютантом, готовый следовать за ним.

– Хто там стучит? Вот отомкну сейчас! – громко проговорил Бровцын, возясь шумно с запором, словно тот не поддавался под рукою хозяина.

– Отворяй… Не зноби… Я это. Мы, хозяин дорогой! – послышался за дверью звонкий, знакомый голос.

– Камынин!.. Свой это! – радостно вырвалось у Бровцына, и дверь широко распахнулась. Вместе с клубами пара, который хлынул наружу, навстречу морозному воздуху, льющемуся в раскрытую дверь, Грамматин и Яковлев шмыгнули на крыльцо и быстро сбежали с него, почти столкнувшись со входящим вахмистром конной гвардии Камыниным, огибая группу других гостей, уже подходящую к самому крыльцу. И через миг обоих не стало видно в морозной полумгле.

– Здорово, дорогой хозяин! – целуясь с хозяином, приветствовал его вошедший. – С ангелом проздравляю, дорогой камерад!.. А что это, словно бы меня испугались да стрекача задали от тебя два гостя? Яковлев как будто один… Кабинет-секретарь. А второго не разглядел… Может, беглый дезертир какой, что ли? – понижая голос, задал вопрос любопытный гость.

– Пустое что мелешь! – добродушно перебил Бровцын, уже успевший налить рюмку. – Грамматин сам это жаловать поизволил, да недосуг ему. Да еще тут… Ну, посля скажу, когда другие подойдут. – И он двинулся снова в сени, чтобы запереть на засов дверь, стоящую полураскрытой.

– Грамматин… вот оно што! – протянул Камынин. – Да пождите напирать, капитан. Там еще идут, слышите? И вторично – с ангелом вас, государь мой!..

– Идут? Ладно… Ваша правда! Яша! – крикнул он. – Где ты там запропал?

– Бягу, ваше скородие! – входя с новым грузом жбанов и фляг, весело отозвался денщик, появляясь в покое.

– Ставь скорее да встречать беги! – приказал Бровцын. – Слышишь… видишь: жалуют гости дорогие!..

– Сюда, сюда вали, братцы! – слышались теперь голоса.

Быстро, один за другим, совершенно наполняя тесные сени, появились новые гости. Первым ввалился и прошел в покой грузный, ожирелый подполковник Пустошкин, которому остальные, теснясь, дали дорогу ради его старшинства по чину. Другие семеновцы: майор, князь Путятин, капитаны Чичерин и Аргамаков – кучкой вошли за своим начальником. Преображенцы: поручик Ханыков, сержанты Алфимов и Акинфиев, появясь в покойчике Бровцына, после дружеских приветов, – тоже своим гнездом заняли места за общим столом, напротив семеновцев.

Когда же на пороге появилась «штатская фигура» дворцового чиновника, секретаря конторы принцессы Анны, Михаила Семенова, – Пустошкин и его соседи весело приветствовали скромную штафирку.

– Сюды, к нам, писуля! Ты ведь тоже семеновец… Семеновым тебя зовут недаром!

Пока тот усаживался, вошли три капрала-семеновца, Хлопов и два его приятеля, на днях только завербованные в «партию».

Ради чинопочитания они, отдав честь имениннику, поздравив его как водится, стали кучкой у печки, словно желая обогреться с морозу.

– Рад, рад дорогим гостям! – суетился все время Бровцын, целуясь, пожимая руки, усаживая гостей. – Милости просим к столу, камерады… Греться станем с непогоды. Ишь, за окнами как хлещет! Просто ставни рвет… слышь, оно вот…

– М-да! – основательно втиснувшись в кресло, приготовленное для него на переднем конце стола, отозвался Пустошкин, отирая заиндевелые усы и осматривая строй бутылок. – Меня и то при съезде мостовом чуть с экипажем в воду не снесло! Обогреться не мешает. Здоровье именинника!

Опрокинув в рот стакан любимой тминной, он, крякнув, закусил грибком, поддел на вилку кусок балыку и добродушно обратился к капралам:

– Садитесь-ка… без чинов, прошу, господа капралы. Тут не во фрунте. Все мы – дворяне, собрались у товарища. Для общего дела. Прошу…

Те уселись на дальнем конце стола. Еще несколько мест осталось не занятыми.

– Повторим по единой… Сразу теплее станет, слышь, оно вот! – обходя стол и наливая всем, предложил хозяин. – Пью здоровье дорогих гостей!..

– За здоровье именинника!.. На многи лета!.. Ур-ра!..

Даже маленькие оконца покоя зазвенели, давая отклик на дружное величанье.

– Благодарен без меры… Вот как польщен! – кланяясь, весь красный от удовольствия повторял Бровцын. Затем, когда клики смолкли, продолжал:

– А теперь прошу перекусить наскоро. Посошок на дорогу… И простимся до увиданья, братцы! Слышь, оно вот!..

– Что!..

– Что с тобою?! Здоров ли!..

– Шутник-покойник!.. Али допился спозаранку до обалдения?

– Что такое, капитан? Шутите вы, что ли?

С этими восклицаниями почти все поднялись со своих мест, удивленно оглядывая Бровцына.

Тот стоял спокойный на вид, только немного сумрачный, совсем не похожий сейчас на сияющего именинника.

– Простите, бухнул я так… – заговорил он, когда умолкли голоса гостей. – Да, слышь, время не терпит. Тут люди были сейчас. Огорошили меня. Сказывают: облава на нас снаряжена. Может, сюда пожалуют, чтобы всех накрыть. Предатель среди нас объявился… слышь, оно вот… Недарма вот тринадцать нас тут собралося за стол. Вот уж вы сами и подумайте: как же мне тут? Не сказать – и вас в моем дому перехватают! Я хуже иуды выйти могу. «Положим, – говорю я Яковлеву, – гости у меня… Как же могут?» А он толкует: «Поверит тебе Ушаков! Держи карман…» И я подумываю: скорей што не поверит, собака проклятая! Слышь, оно вот… Ну, и…

Он развел руками, умолк. Молчали и остальные, пока первым не заговорил порывистый Аргамаков:

– Что ж нам теперь? Или, по регламенту воинскому, как на советах бывает? Младшим по чину, что ли, первое мнение подавать?

– Ну, уж нет! Здесь мы все без чинов, сказано… – тоже поднявшийся было со своего места, решительно заговорил Пустошкин. – Там хто как себе хочет – а я остаюсь!

И он снова опустился в кресло, налил еще стаканчик тминной, поддел второй кусок рыбы, выпил и стал смачно закусывать, подкладывая себе на тарелку, что получше стояло на столе.

– Виват! Это вот по-нашенски! – прозвенел молодой, напряженный голос Ханыкова. – Что, в сам деле! Предали нас, ну, и ладно. Тогда всюду найдут, куда ни скроемся, право же, камерады. А ежели иуды еще не совсем разнюхали: какие замыслы у нас замыслены?.. Тогда бежать и вовсе не след. Шапка, сказывают, только на воре и горит. Побежал – и виноват выходишь. Да и бежать-то некуды.