— Я?! — У Бокуна перехватило дыхание. — Почему я?

— Для «Стар-дринк» ты самая подходящая кандидатура. Русский, воевал…

Анатолий удивленно посмотрел на Штеера.

— Да-да, — улыбнулся тот. — Они знают и о «Красной Горке», и обо всем остальном.

— Но откуда? — Толик никак не мог прийти в себя. — Почему не ты, не Спыхальский?

— Не знаю. Наверное, из-за нашего страха. Когда человек боится, он годен разве что выполнять приказы.

— А я не боюсь?

— Ты? — Вольфганг отстраненно смотрел сквозь собеседника. — Нет. Необратимые изменения в нервной системе. Кажется, так. И хватит об этом. Твоя кандидатура оптимальна для наших новых хозяев…

Австрийский девятимиллиметровый пистолет «глок-17» под патрон «парабеллум» был упакован в серый пластиковый футляр с принадлежностями для обслуживания оружия.

Пронести на территорию госпиталя ствол было невозможно. С началом войны в «Бурденко» усилили меры безопасности, боясь террористических акций и операций возмездия чеченских боевиков, по слухам, засылавших в Москву группы мстителей-диверсантов.

Рогожин встретился с Анатолием вне территории госпиталя. Подъехавшая заляпанная грязью машина просигналила длинным и двумя короткими гудками.

Бокун, сидевший за рулем, приветственно помахал рукой…

Там, в салоне «Ауди», отделанном по классу «люкс», он и вручил пистолет.

— Получай цацку! — Анатолий извлек футляр из «бардачка».

Рогожин отщелкнул замки, желая убедиться в соответствии дара его ожиданиям.

Ствольная коробка «австрийца», выполненная из высокопрочного полимерного материала, была клеймена фирменной маркировкой: у мушки большая буква Г латинского алфавита и цифра «семнадцать», далее проштампована надпись «Австрия» и номер калибра «Ч9х19».

— Возьми обойму. — Бокун передал съемный механизм емкостью семнадцать патронов, уже вставленных в обойму.

Дмитрий попробовал пистолет на вес:

— Легкий.

— Ага! — Анатолий уверенно вел «Ауди», лавируя в потоке машин. — Разбирается в момент. Достаточно иметь при себе «штапик» или шпильку. Мушка со светящейся точкой, целик тоже. Ход спускового крючка мягкий, как ты любишь.

— Помнишь мои пристрастия? — удивился Рогожин, щелкая предохранителем.

— На стрельбищах бок о бок лежали.

— Сколько? — Дмитрий любовался пистолетом. — Мне, наверное, такая игрушка не по карману.

— «Макаров» китайский подешевле будет, — тоном торговца, продающего фрукты, протянул Анатолий. — Можно к «ТТ» примериться.

— Не тяни. Сколько?

— Офицерской зарплаты не хватит. Дим, давай я тебе авиационную пушку вдую. У меня «кусок», прапорщик знакомый мается. Пушку спер, когда часть расформировывали, а покупателя найти не может.

Спрятал в сараюшке у тещи на даче. Куры дерьмом ее маскируют. Задешево отдает.

— Издеваешься?! — Дмитрий вновь приоткрыл крышку футляра.

Профессиональная тяга к классному оружию брала верх над выдержкой.

— Подкалываю! — барственным тоном сказал Анатолий. — Прячь в штаны свой «шпалер», — он употребил термин налетчиков двадцатых годов, — и не вспоминай о «капусте». Все проплачено. Кассовый аппарат монету заглотнул. Мы же кореша! — Бокун повернул голову к Рогожину, подкрепив сказанное широкой улыбкой.

— Если не понадобится, верну, — пообещал Дмитрий.

— Товар возврату не подлежит. Храни у себя как именное оружие от Бокуна Анатолия, несостоявшегося генерала и закадычного дружка…

Сумку с оружием Рогожин сдал в камеру хранения Ленинградского вокзала.

Зачем он раздобыл пистолет? Без него Рогожин чувствовал себя голым младенцем, намеревающимся проползти через заросли крапивы. Не умрешь, но обожжешься до волдырей.

Городок, который он собирался навестить и там провести собственное расследование преступления, якобы совершенного недотепой Сергеем, мог стать западней для него. Подставлять голову в петлю с тупой покорностью Дмитрий не хотел.

Рогожин не был ни священником, ни политруком, ни школьным учителем. Он, офицер частей специального назначения, носил кличку Святой, но был обучен пользоваться для достижения избранной цели не словом и убеждением, а иным аргументом — оружием.

Дмитрий купил билет на электричку, блок сигарет про запас. Прогулялся, быстро устав от людской толчеи и пожалев, что не принял приглашение Бокуна посидеть до поезда в каком-нибудь уютном кафе, повспоминать былое.

Анатолий, высадив Рогожина у Ярославского вокзала, умчался, по его выражению, «ковать деньгу».

Время тянулось, и, только войдя в вагон, Дмитрий ощутил, что оно сдвинулось с мертвой точки.

Попутчики — мужчина и две женщины, все с синюшными физиономиями — сооружали дорожное застолье: выложили на кусок газеты жареную курицу, облепленную крошками хлеба. Мужчина поставил перед каждой женщиной пластмассовый стограммовый стаканчик, запечатанный фольгой. Самая нетерпеливая ногтем поддела блестящую упаковку, принюхалась и расплылась в улыбке:

— Русский йогурт!..

По канонам тайной войны перед операцией разведчик подбирает себе маску и легенду. Дмитрию предстояло выполнить грязную работу: поговорить с приятелями Сергея, «выпотрошить» свидетелей преступления для воссоздания картины того дня, вплоть до мельчайших штрихов, выяснить, чем вообще дышит этот городишко.

Грязную часть дела Святому следовало проделать, не привлекая к себе внимания, оставаясь в тени. Затем, уединившись в каком-либо укромном местечке, свести в единое целое собранную информацию. Зная, какие карты перетасовались в колоде, можно было решать — проиграна партия или кто-то по-крупному блефует. На кон выставлялся его брат…

— Мамаша! — Рогожин обратился к женщине, метущей веником асфальтовую площадку перед главным корпусом «Шпулек». — Где мне Степаныча найти?

— Ты что за гусь? Не из милиции? — Сморщенное, словно печеное яблоко, лицо пожилой женщины выражало неприязнь. — Ходите, почитай, месяц. Вынюхиваете. Степаныча измордовали вконец. При Сталине таких извергов не было! — Старуха присовокупила пяток крепких словечек. — Степаныч лучшие годки армии отдал, берег наше мирное небо… — всхлипнула Клавдия Демьяновна. — А вы, говнюки, отставного майора мордой об асфальт! За что? За то, что он рядом был, когда этого борова Хрунцалова жизни лишали! — Старуха хлестнула веником по ногам Рогожина.

— Бабушка… — Дмитрий тут же истолковал полученную информацию. — Я из районного военкомата.

Степанычу прибавка к пенсии полагается. Надо только справки кое-какие нам принести.

Старуха оттаяла:

— На свалке он.

— Как на свалке?

— Обыкновенно. Построил хибару, забрал к себе Юрчика и живет. Нам, пенсионерам, самое место на свалке. Директор рассчитал Степаныча, выгнал из кочегарки, — она громко высморкалась, вытерла пальцы о телогрейку. — Его в камере мордовали, а директор прогулы поставил. Что хотят, то и творят. Степаныч — мужик гордый, да крылья ему подрезали. Артачиться не стал. Собрал узелок — и на свалку, подальше от людской злобы. Ему же внутренности в тюрьме отбили! Кровью харкает! — проникшись доверием к Рогожину, полушепотом сообщила баба Клава. — Истинный крест, зазря мужика сгубили. Бабы балакают, бумаги подписать требовали, а он упирался. Настоящие полицаи… — она, сжав кулак, несколько раз ударила им по ладони. — Ты, мил человек, доложи своим генералам о безобразиях..

Городская свалка бытовых отходов поднималась к небу терриконами мусора. Некоторые вершины чадили удушливым дымком тлеющих недр. По тропкам сновали люди с нагруженными тачками и царапками в руках. Царапкой — палкой с железным крючком — они добывали пропитание, выуживая из отбросов стеклотару, годные для носки вещи, подпорченные завонявшие продукты, которые желудки граждан переваривать не могли, а кишки бомжей перемалывали за милую душу.

.

Заблудившись среди гор мусора, Рогожин отловил существо неопределенного пола. Оно было укутано в тряпье. Поверх драпового пальто красовалась безрукавка апельсинового цвета, как у дорожных обходчиков. Завязанный по-бабьи платок сполз на глаза.