Сознание вновь раздвоилось. Одна половина продолжала бесстрастно анализировать ситуацию, а вторая, как бы независимо, управляла телом. Полынов стал на четвереньки перед водостоком, тщательно вымыл руки, ополоснул лицо, а затем долго, сцепив зубы, смывал с темени застывшую в волосах корку крови. Череп оказался целым, ран на коже на ощупь он тоже не обнаружил – вероятно, кровь выступила из ссадины через мелкие порезы.

Когда в висках заломило от холода, Полынов убрал голову из-под ручейка и осторожно повел шеей. Холод унял боль, оставив ощущение тяжести и пришибленности. Придерживаясь за стену, Никита встал на ноги и огляделся. В голове зашумело, в глазах заплясали темные «мушки», но через минуту головокружение прошло, и состояние стабилизировалось где-то между определениями «так себе» и «относительно хреновым».

Из положения стоя линия окопов казалась будто бы ближе – Никите даже удалось рассмотреть фигурки солдат. Но что ему до них? Их разделяло гораздо больше, чем заполненная водой траншея. Они стояли по одну сторону жизни, а он – по другую. Переступив черту, он отрезал себе дорогу назад. Сумеречным взглядом Полынов окинул беспредельную даль залитой водой степи, отвернулся и побрел прочь. Оставалось в этой жизни еще кое-что, что он просто-таки обязан был сделать. Не для себя – для себя сделать было уже ничего невозможно.

Странная штука жизнь. Всего несколько часов назад Никита про себя посмеялся над высокопарными словами Лилечки о том, что она не хочет повторения трагедии поселка Пионер-5 где-либо на Земле. И вот теперь сам оказался на ее месте, и перед ним встал тот же вопрос. Если все-таки есть бог и существует загробный мир, то Лилечка сейчас, наверное, смеется над ним…

Непроизвольно Никита поднял голову и посмотрел на низкое небо. Небеса не смеялись. Небеса хмурились.

* * *

Поселок был мертв. Кое-какие дома бросили давно, и они смотрели на улицу пустыми глазницами оконных и дверных проемов без рам и дверей. Но и целые дома с занавесками за застекленными окнами, ковриками на крылечках перед дверями и прочими атрибутами ухоженности тем не менее выглядели брошенными, нежилыми. Нигде в окнах не горел огонек, не качнулась занавеска, не промелькнула чья-либо тень. Большинство дверей было распахнуто настежь, словно жители в невообразимой спешке покинули поселок, безрассудно оставив нажитое на разграбление мародерам. Только какой же мародер посмеет сюда сунуться? Здесь не чернобыльская зона, нечто похуже…

Полынов брел посреди улицы, и лишь плеск по лужам его шагов нарушал монотонный шелест моросящего дождя. Мертвый поселок в пелене мороси выглядел ненатурально, будто дурной, тяжелый сон. Никита даже не сделал попытки зайти в какой-нибудь дом. Зачем, что он там увидит? Пару трупов каннибалов, вцепившихся громадными плоскими зубами друг другу в глотки? Из слов Петрищевой следовало, что все они должны уже умереть. Хотя, конечно, не могло такого быть, чтобы «болезнью Лаврика» все в поселке заразились одновременно, и вполне допустимо, что какой-нибудь уцелевший каннибал наблюдает сейчас за Полыновым из-за ближайшего угла и выбирает момент для нападения.

Никита брезгливо передернул плечами. Почему-то подумалось, что, предложи ему на выбор, кем бы он предпочел быть съеденным – местным, доморощенным каннибалом или людоедом из Центральной Африки, – Полынов выбрал бы африканского. И не только потому, что до Центральной Африки отсюда добираться, как минимум, двое суток, но и потому, что поедание людей сырыми, да еще живьем, в воображении выглядело совсем уж варварским. Гораздо цивилизованнее быть целиком зажаренным на вертеле с румяной корочкой и листиками петрушки, торчащими из ноздрей…

Полынов остановился, тряхнул головой и поморщился от боли в затылке. Право слово, определенно крыша поехала, если подобная чушь лезет в голову.

Никем он не хотел быть съеденным. Хотел, чтобы его похоронили по-человечески, в сырой земле. Но – не суждено. Не судьба.

Возле одного из домов он увидел раскисшие от воды человеческие останки, но не стал подходить. К чему?

И так все ясно…

Лишь когда Полынов миновал жилой массив поселка и вступил в промышленную зону гидрошахты, он очнулся от отупения. Все-таки сильно врезался головой в бетонный фундамент, если только сейчас более-менее пришел в себя. Однако время раскисать и сводить счеты с жизнью еще не наступило. Числился за ним должок, и его необходимо было отдать.

Никита посмотрел на часы: без десяти восемь. Напрасно он не зашел в какой-либо дом – чего теперь-то опасаться? Не под открытым же небом, тем более под дождем, связываться с Алексеем по пентопу, а в доме к тому же можно было найти сухую чистую одежду и, глядишь, чего-либо перекусить. При мысли о еде у Никиты засосало под ложечкой. К сожалению, с едой придется повременить, да и не любят обосновавшиеся в его организме нематоды присутствия пищи в желудке, так что поневоле с их «мнением» следует считаться.

Еще раз оглядевшись, Полынов твердым шагом направился к зданию шахтоуправления. Пожалуй, лучшего места для связи с Алексеем не придумаешь.

Не доходя до крыльца метров пять, Никита наткнулся на еще один полуразложившийся труп. Ливень смыл с него гниющие ткани, но все равно запах тлена ощущался. На этот раз Полынов остановился и, прикрывая нос рукой, стал издалека внимательно рассматривать останки. Обнажившиеся кости скелета имели странный вид, будто в детстве человек болел рахитом, но тем не менее сумел вырасти до нормальных размеров: у него были странно изогнутые, извилистые ребра, обезображенные непонятными костными наростами; деформированные болезнью трубчатые кости поражали непомерно увеличенными суставами, а череп – разошедшимся венечным швом, с изогнувшимися вверх краями, торчащими над головой в виде гребня. Но больше всего впечатляли зубы. Плоские, неровные и настолько большие, что возникало недоумение, как этот каннибал мог питаться. Никита прикинул в уме скорость кальциево-фосфорного обмена в его организме – и поразился. Для его осуществления нужно было есть, есть и есть. Не останавливаясь.