Тогда запели осанну, это было торжество. Новый приказ объявляли на площадях Лурда под дробь барабанов и звуки фанфар. Полицейский комиссар собственной персоной должен был присутствовать при удалении ограды. Затем и его и префекта сместили. Верующие со всех сторон стекались к Гроту на поклонение. И радостный крик взлетал ввысь: бог победил! Бог? Увы, нет! Победило людское страдание, извечная потребность в обмане, надежда обреченного, который спасения ради отдавался в руки невидимой силы, более могущественной, чем природа, способной противостоять ее непреложным законам. И еще победила милость пастырей, милосердие епископа и императора, давших взрослым больным детям фетиш, утешавший одних, а иногда даже исцелявший других.

В середине ноября созданная епископом комиссия приступила к расследованию. Она еще раз допросила Бернадетту, изучила многочисленные случаи чудес. Однако достоверными она сочла только тридцать бесспорных исцелений. Монсиньор Лоранс объявил, что вполне убежден. Тем не менее, осторожности ради, он только через три года сообщил своей пастве в специальном послании, что святая дева действительно являлась в гроте Масабиель и после этого там произошло множество чудес. Он купил у города Лурда от имени епархии Грот с окружавшим его обширным участком. Начались работы по благоустройству Грота сперва в скромных масштабах, а затем, по мере притока средств со всего христианского мира, все более и более значительные. Грот обнесли решеткой. Ложе Гава передвинули, чтобы было больше свободного пространства, посеяли траву, устроили аллеи, места для прогулок. Наконец, на вершине скалы стала вырастать и церковь, которую требовала построить святая дева. С самого начала работ лурдский кюре, аббат Пейрамаль, с необычайным рвением взял на себя руководство всем делом, ибо борьба превратила его в самого рьяного, самого искреннего сторонника Грота, глубоко поверившего в происходившие там чудеса. Немного грубовато, но чисто по-отечески он стал обожать Бернадетту, всей душой отдаваясь осуществлению приказаний, переданных небесами через этого невинного ребенка. И он старался изо всех сил, хотел, чтобы все было очень красиво, очень величественно, достойно царицы ангелов, соблаговолившей посетить этот горный уголок. Первый религиозный обряд был совершен лишь через шесть лет после явлений, в тот день, когда с большой пышностью в Гроте была воздвигнута статуя святой девы на том самом месте, где она являлась Бернадетте. В то великолепное утро Лурд расцветился флагами, звонили во все колокола. Пять лет спустя, в 1869 году, отслужили первую обедню в склепе Базилики, шпиль которой не был еще закончен. Приток даяний не прекращался, золото текло рекой, кругом вырос целый город. Это было основанием нового культа. Желание исцелиться исцеляло, жажда чуда творила чудеса. Человеческие страдания, потребность в утешительной иллюзии создали бога жалости и надежды, чудесный потусторонний рай, где всемогущая сила чинит правосудие и распределяет вечное блаженство на веки веков.

Больные в палате святой Онорины видели в победе Грота только одно — осуществление их надежд. И радостный трепет объял всех, когда Пьер, растроганный выражением лиц этих несчастных, жаждавших услышать от него подтверждение своих чаяний, повторил:

— Бог победил, и с того дня чудеса не прекращались. Самые смиренные получают наибольшее облегчение.

Он положил книжку. Вошел аббат Жюден, начиналось причастие. Мари, вновь окрыленная верой, нагнулась к Пьеру и дотронулась до него пылающей рукой.

— Друг мой! Окажите мне огромную услугу, выслушайте меня и отпустите мои прегрешения. Я богохульствовала, я совершила смертный грех. Если вы мне не поможете, я не смогу причаститься, а мне так нужны утешение и поддержка!

Молодой священник отрицательно покачал головой. Он ни за что не хотел исповедовать своего друга, единственную женщину, которую он любил и желал в цветущие и радостные годы юности. Но она настаивала.

— Умоляю вас, вы поможете моему чудесному исцелению.

Пьер уступил, она исповедалась ему в своем грехе, в святотатственном мятеже против святой девы, не услышавшей ее молитв; затем он отпустил ей ее грех.

Аббат Жюден уже поставил на маленький стол дароносицу и зажег две свечи, две печальные звезды в полутемной палате. Решились наконец открыть настежь оба окна, — настолько невыносим стал запах больных тел и нагроможденных лохмотьев; но с маленького темного двора, похожего на огнедышащий колодезь, не доносилось ни малейшего освежающего дуновения. Пьер предложил свои услуги и произнес молитву «Confiteor»[9]. Затем больничный священник в стихаре, прочитав «Misereatur» и «Indulgentiam»[10], поднял дароносицу: «Се агнец божий, очищающий от мирских грехов». Женщины, корчась от боли, с нетерпением ожидали причастия, как умирающий ждет возвращения жизни от нового лекарства, и смиренно трижды повторили про себя: «Господи, я недостойна тебя, но скажи лишь слово, и душа моя исцелится». Аббат Жюден и Пьер стали обходить койки, на которых лежали страдалицы, а г-жа де Жонкьер и сестра Гиацинта следовали за ними, держа каждая по свече. Сестра указывала больных, которым надо было причаститься, и священник нагибался, клал на язык больной облатку, не всегда так, как нужно, и бормотал латинские слова. Больные приподнимались с блестящими, широко раскрытыми глазами. Вокруг царил беспорядок. Двух женщин, крепко уснувших, пришлось разбудить. Многие в полузабытьи стонали, продолжая стонать и после причастия. В конце комнаты хрипела больная, но ее не было видно. Ничто не могло быть печальнее маленького шествия в полутьме палаты, освещенной двумя желтыми язычками свечей!

Словно дивное видение, появилось из тьмы восторженное лицо Мари. Гривотте, алчущей животворящего хлеба, отказали в причастии: она должна была причащаться утром в Розере, а молчаливой г-же Ветю положили облатку на черный язык, — икнув, она проглотила ее. Теперь слабое сияние свечей озаряло Мари; ее широко раскрытые глаза, ее лицо в обрамлении белокурых волос, преображенное верой, были так прекрасны, что все залюбовались ею. Она радостно причастилась, небеса явно снизошли к ней, к ее молодому телу, изнуренному такой тяжкой болезнью. На секунду она задержала руки Пьера.

— О друг мой, она меня исцелит, она только что сказала мне… Идите отдохните. Я буду крепко спать!

Выходя из палаты вместе с аббатом Жюденом, Пьер заметил г-жу Дезаньо, мирно уснувшую в кресле, где ее сразила усталость. Ничто не могло ее разбудить. Было половина второго утра, а г-жа де Жонкьер и сестра Гиацинта продолжали ухаживать за больными. Понемногу все успокоились; тяжелая тьма словно стала мягче с тех пор, как в ней реял чарующий образ Бернадетты. Тень ясновидящей скользила между койками, торжествующая, завершившая свое дело, даруя каждой обездоленной и отчаявшейся в жизни немного небесного милосердия; и, засыпая, они видели во сне, как она, такая же хрупкая и больная, наклоняется к ним и с улыбкой их целует.