— Я совершенно не представляю, что делать, — призналась Вера, беспомощно оглядываясь на Сухарева.

— Дети часто болеют. — Сухарев склонился над девочкой, та неровно дышала, открыв свой розовый ротик. Кирилл с Любой уехали, а «скорой» все не было. Погода вдруг резко изменилась. Поднялся ветер, сосны загудели и зашатались, как-то сразу стало темно.

Сухарев кинулся закрывать окно, и едва он это сделал — на турбазу обрушился дождь.

Крупные капли забарабанили в окно. Девочка проснулась и сразу начала плакать. Жар не спадал. Вера ходила из угла в угол, пытаясь укачать ребенка, и неотрывно смотрела в сторону проходной.

Вот звук какой-то машины, лязг ворот. Нет, это автобус со спортсменами.

Сухарев привел с собой ту самую женщину, стриженную под мальчика.

— У Татьяны двое детей, может, посмотрит? — виновато предложил он, словно это по его вине девочка заболела.

Едва к ребенку прикоснулись чужие руки, поднялся истошный крик. У Веры подкосились колени.

— Горячая какая… — только и сказала Татьяна.

Но, взглянув на Верино лицо, посчитала нужным добавить:

— У грудничков часто так, вы не переживайте сильно. Может, животик болит, может, зубки лезут. Поноса нет?

Вера и Сухарев одновременно покачали головами, — Самое главное сейчас — жар сбить, — посоветовала Татьяна, — а то могут случиться судороги.

Вера побледнела. Егор усадил ее на кровать.

— А чем лучше температуру сбить? — спросил он. — Таблетками?

— Таблетку она выплюнет, — сказала Татьяна. — Попробуйте водкой растереть.

Сухарев помчался за водкой.

— Я бы побыла с вами, — извинилась Татьяна. — Но у нас, как назло, ЧП. Родион неудачно приземлился, похоже на перелом. Но я зайду попозже.

Вера проводила женщину. Вернулся Егор с водкой.

За окном было уже совсем темно, дождь хлестал, небо трещало, разрываемое по швам неровной молнией. Сухарев сбросил с себя мокрую насквозь рубашку и остался в таких же мокрых шортах. Ребенка уложили на стол и сами встали у этого стола — испуганные и сосредоточенные. Сухарев наливал водку, разведенную теплой водой. Вере в ладонь, она растирала орущего ребенка. Делали дело молча, сосредоточенно. Когда растерли последний пальчик, напряжение в комнате звенело.

— Теперь уж «скорая» не приедет? — полуспросила Вера.

— Наверное, застряла на полпути.

Они одновременно вздохнули. Девочка барахталась на столе. Крик ее потерял интенсивность, перешел в обычный плач.

Сухарев показал на бутылочку, Вера дала девочке пузырек со сладкой водой — та зачмокала. Ее накрыли пеленкой. От усилий крошечный лобик покрылся бисеринками пота. Когда содержимое подошло к концу, девочка уснула. Ее положили на Верину кровать.

Лоб и щеки ребенка стали влажными и прохладными — жар спал.

Вера опустилась на стул у кровати и не отрываясь следила за беспокойным сном ребенка.

— Если с ней что-то случится, я не переживу, — вдруг сказала Вера.

Сухарев опустился на свободный стул.

— У нее нет родителей? Кто она вам?

— У нее есть по крайней мере мать. И дед.

— Почему же она с вами?

— Ее матери шестнадцать лет, это моя двоюродная племянница. Вернее, даже троюродная. Дочь моей двоюродной сестры Инги. Так вот эта бестия не придумала ничего лучше, как подкинуть свою дочку мне.

— Наверное, она знала, что вы любите детей.

Вера посмотрела на Сухарева. В темноте его глаза казались темнее, чем на самом деле, мерцали сдержанным блеском. Она усмехнулась:

— Зоя это сделала, чтобы позлить меня. В детстве она дико ревновала меня к отцу.

Сухарев ошарашенно уставился на нее.

— Так, значит…

— Да, Егор. Коля — Ксюшкин дед.

— И он ничего не знает?

Вера развернулась к нему на стуле.

— А чего вы хотели? Чтобы я рассказала ему, что его дорогая Зоя родила? Чтобы он забрал беспомощного ребенка скитаться с ним? У него ни кола ни двора! Он только что из тюрьмы.

— Но что же вы собираетесь теперь делать? Растить ребенка, зная, что в любой момент у вас его могут отнять?

— Не берите в голову. — Вера поднялась, подошла к шкафу, достала оттуда две кружки. — Вам нужно выпить, вы промокли.

Она налила немного водки Сухареву и себе.

Разрезала яблоко. Выпили.

— A y вас есть дети? — спросила она, уже смелее глядя Сухареву в глаза.

Он покачал головой.

— Ну а женаты вы были? — не унималась Вера. — Неужели никогда? Вот уж не поверю!

Сухарев поднялся.

— Ну, мне пора. Что-то я засиделся.

Вера удивленно смотрела в его голую спину. Что она такого сказала? Задала обычный вопрос.

— Подождите, Егор! — Она поднялась и подошла к нему. — Вы не обижайтесь на меня за тот вечер, хорошо? Я вела себя по-дурацки, не знаю, что на меня нашло.

— Я уже забыл.

— А.., тогда — спокойной ночи…

Вера не знала, что сказать. Ей мучительно не хотелось оставаться одной. Но она не могла попросить его остаться. И в то же время больше всего на свете ей хотелось, чтобы он остался.

— Да. Я пойду. Но я зайду позже узнать, как она. — Он кивнул на девочку.

Сухарев ушел, и одиночество волной нахлынуло на Веру. Она поправила Ксюшкину пеленку. Девочка спала, обессиленная жаром. Дождь хлестал по стеклу, будто пытался что-то доказать ей. Что? Что вся ее теория о любви и предательстве — бред и никаких выводов из собственной жизни делать нельзя? Все повторится вновь, человек способен вновь и вновь обретать надежду? Но на что она надеется сейчас? Что этот сыч лесной полюбит ее и развеет ее страхи? Какая наивность! Зачем он ей нужен? Да и она не нужна ему вовсе, это он демонстрирует ей как может.

Вера вскочила и вытащила из чемодана ветровку.

Она не может оставаться здесь одна. Сейчас она пойдет и скажет ему об этом. Пусть он думает о ней что хочет. Вера выскочила под хлесткий ливень. Ноги мгновенно промокли. Она двигалась на свет ночника в его окне, как корабль на свет маяка. Ее колотила внутренняя дрожь. Холода она не замечала.

Она толкнула дверь и ударилась о Сухарева. Он стоял в плащ-палатке.

— Я.., мне страшно одной, — пробормотала она.

— Я уже иду.

Они вышли под дождь, держась за руки. Преодолев пространство сплошной воды, вбежали на веранду Вериного флигеля. Прежде чем войти туда, где спал ребенок, Сухарев снял плащ-палатку и, стряхнув, бросил на скамейку. Вера проделала то же с ветровкой.

Лицо у Сухарева было мокрым, и Вере захотелось убрать с его щек холодные капли. Как только ей пришла в голову эта мысль, он протянул руку и стал вытирать ладонью ее лицо. У нее и волосы были мокрые, но ясное дело — их не вытрешь руками. Тем не менее Сухарев провел ладонью по мокрым волосам. От этого внезапного проявления тепла у Веры перехватило горло. Она громко всхлипнула, и тогда он обеими руками сжал ее голову. Потом наклонился и попробовал на вкус ее губы. Они были влажными и прохладными от дождя. Его губы показались Вере немного с горчинкой, как петрушка. Минуту назад она что-то хотела объяснить Сухареву, рассказать, что она чувствует. Но теперь, после поцелуя, она поняла, что ничего сказать не сможет. Ей только хочется крепко держаться за него, впитывая спокойное тепло с запахом мяты и зверобоя.

Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.

— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.

Вера помолчала.

— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.

— Почему?

— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.

— Ты пробовала искать их через Интернет?

— Я все пробовала. Игорь не отвечает.