Из просторных владений Шайтан-Кудейского рода ещё отец старшины Юлая продал часть леса с землёй русским купцам Твердышову и Мясникову. На купленных русскими землях гибли леса: ненасытные рудоплавные печи пожирали берёзу, столетние сосны и ель.

Богатства уральских недр — железо и медь — влекли на башкирские земли все новых купцов. Заводские приказчики приезжали снова и снова к башкирам, каждый раз уговаривая и понуждая их продать то участок леса, то полосу степи, годную под пашню или сенные угодья.

Владельцы рудников и заводов целыми сёлами пригоняли сюда крепостных из центральных губерний.

Заводы росли, при них разрастались деревни, кругом деревень ложились полосатые пашни, и по степям, уставленным стогами заводского сена, уже не бродили табуны башкирских коней. Прежним хозяевам здешних мест приходилось, кочуя, переходить через чужие владения и — чего не бывало раньше — думать о том, где можно поставить свои коши, а где — нельзя.

В горах и степях оставалось ещё довольно простора, но старики, испытывая впервые стеснение своих желаний, вселяли в свой народ страх и тоску: они пугали всех, что заводы, как злые драконы дедовских сказок, сожрут Урал, захватят все земли, опустошат леса и некуда будет выгнать ни табуна коней, ни овечьего гурта…

К Юлаю снова приехал приказчик Твердышова. На этот раз купец хотел купить у Юлая участок земли на берегу реки, возле самой деревни.

Татарин-приказчик, удобный владельцу заводов, потому что он легко говорил по-башкирски, сидя в коше Юлая, звонко хлопал широкой ладонью по крышке узорной шкатулки, предлагая немедленно заплатить хорошие деньги.

Деньги были Юлаю нужны, а похищение Салаватом дочери Рысабая заставило старшину пойти на большие расходы: надо было платить калым за невесту и, кроме того, за бесчестье, нанесённое Салаватом жениху. Между тем сын Рысабая, писарь Бухаир, тотчас решил жениться на самой богатой невесте из всей округи, а Рысабай заявил, что помирится с Юлаем лишь после того, как старшина заплатит калым и за Бухаира; в расчёте же на деньги Юлая он был несказанно щедр и обещал неслыханный выкуп отцу Бухаировой невесты.

Старшина взвешивал про себя, какая из двух невзгод больше: попасть в немилость к богатым заводчикам или заслужить озлобление единоплеменников?

Земли, которых так добивался владелец заводов, принадлежали лично ему, Юлаю, но в его руках это были башкирские земли, в руках же заводчиков они становились чужими.

Юлай созвал самых почтенных старейшин рода на совет к себе в кош. Он зарезал барашка, сварил бишбармак, он не жалел кумыса. Настелив ковров и паласов, он навалил подушек и под конец сказал сытым и благодушным односельчанам, в чём дело и для чего приехал его важный гость.

Но богатое, сытное угощение не усыпило аксакалов, когда зашла речь о продаже земли. Особенно всех встревожило то, что заводчик зарится на полосу, лежащую возле самой деревни.

— Курице некуда будет пойти погулять!

— Овечка сошла со двора — и тотчас на чужую землю. Штрафы да раздоры пойдут.

— На что то похоже, чтобы у самой деревни чужая земля была!

— Нет нашей воли! Продашь — во старшинах не будешь! — расшумелись старики.

Лучник Бурнаш одиноко сидел в стороне. Когда все шумели и спорили, он молчал, и вдруг из горла его словно сама полилась грустная песнь, которую, по преданию, сложил славный батыр Мурадым. Все споры умолкли. Все слушали песню.

— Не продавай земли, старшина!

— Отцовских могил нельзя продавать неверным.

— Польстишься на золото — станешь врагом народу.

— Не продавай! — возбуждённо кричали старейшины, ещё больше распалённые песней Бурнаша.

Юлай обернулся к приказчику.

— Слышишь, гость, народ не велит. Не продам.

— Да что там — народ не велит! Чья земля? Или ты уж своей земле не хозяин? — раздражённо воскликнул приказчик, вскочив с места.

Юлай не успел ничего ответить ему, когда в кош ворвался возбуждённый, пылающий гневом и возмущением Салават.

— Они рубят лес! Рубят лес! — закричал Салават.

Эта весть оглушила всех будто внезапным громом.

Никто не спросил Салавата, кто рубит лес, но все дружно вскочили с подушек и крикнули разом одно:

— Где рубят?!

Русские хозяйничали у самой деревни, оставленной жителями на время кочевья. Все поняли, что приказчик от имени заводовладельцев приехал добиваться согласия на то, что было уже захвачено…

В коше поднялся шум и крик. Лучник Бурнаш схватил за грудь заводского приказчика и кричал ему что-то, брызжа слюной, прямо в лицо. Другие дёргали его за рукава и полы кафтана, тыкали в грудь и в бока кулаками, совали костлявые старческие кулаки ему под нос…

Часа через два старшина Юлай во главе старейшин уже стоял в толпе крепостных заводских рабочих на берегу реки, возле своей деревни. Старшина дознавался у рабочих, кто из них самый главный. Рабочие забавлялись его неправильной речью и кажущейся наивностью вопросов.

— Мы все тут главные! Все господа! — зубоскалил один из лесорубов. — Глянь сам — кафтаны парчовы, сапожки Козловы!

Он повёртывался перед Юлаем, выставляя всем на посмешище свои лохмотья и босые, израненные и запылённые ноги. Рабочие хохотали над его шутками.

Башкиры не улыбались. Они стояли, мрачно потупясь, и исподлобья смотрели на страшное разорение. Весь берег реки за деревней был сплошь завален срубленными стволами. Опушка леса ушла от берега вглубь. По самому берегу десятки людей рыли землю и таскали носилками на одно место и сваливали её в кучу. Кипела какая-то стройка.

Балагур-лесоруб внезапно прервал свои шутки, взглянул на дорогу. По выражению лица его догадались и остальные работные люди, что он увидал. Они бросились врассыпную, а вслед за тем раздался и резкий голос того, кто своим прибытием так смутил шутников.

— An die Arbeit machen Ihr euch! За работ! — крикнул немец — плотинный мастер, осаживая аккуратную маленькую лошадку, запряжённую в одноколку. Вместе с мастером подъехало несколько вооружённых всадников.

Толпа башкирских старейшин осталась лицом к лицу с мастером. Надменно взглянув на толпу азиатов, которых не ждал, считая, что они далеко на кочёвке, немец вдруг обратился к ним по-хозяйски и даже строго, словно не он пришёл к ним, а сами они вторглись в его владения.

— Ви чего хочет? — сурово спросил он, не сходя с повозки.

Юлай выступил из толпы вперёд.

— Зачем гулял на наш сторона? Чего работать будешь? — спросил он в свою очередь.

— До нынешний день мой хозяин пыл каспадин купец Твердышов, — сказал мастер с издёвкой. — Мошет быть, ты есть новый хозяин на место купец? Я долшон тебе отвешать? Ты кто есть?

Юлай приосанился, выставив грудь, украшенную медалью, надетой по поводу торжественности случая.

— Юртовой старшина Юлай Азналла-углы, — с достоинством сказал он.

— Я на тебе сказать, старшина: каспадин купец приказаль работать… — мастер потерял нужное слово, — di damm… Как называй по-русски?

— Ферштай, ферштай! Их ферштай[5], — неожиданно с живостью перебил Юлай. — Работать плотину?! Тал койма, — перевёл он башкирам. — Ты наша земля не купил — кауфта никс! — обратился он снова к немцу. — Майна земля, дайна никс! Ди дам — работать тут нельзя… Ду ферштай сам! — все более горячился Юлай, наступая на немца. — Копфа ду, копфа хабен![6] — Он хлопнул себя по лбу.

Внезапно услышав целую кучу немецких слов от азиата, мастер осклабился и подобрел.