В толпе люди вырываются из привычной жизнедеятельности и ведут фактически паразитарный образ жизни. Это создает иллюзию свободы и весьма заразительно. Люди быстро привыкают к безделью. Возможность бесчинствовать и ощущать себя частичкой некоей силы становится главным связующим средством толпы. Такое состояние не может продолжаться долго. Люди устают от эйфории, нервного подъема, бездействия в обычном смысле слова. Наступает усталость и разочарование. На смену власти толпы приходит власть порядка, обычно – более жесткая, чем ранее. Но прежде чем это случится, масса может сыграть свою разрушительную роль.

Вследствие ряда исторических причин в коммунистических странах образовалось сравнительно большое число людей, которые как бы выпали из коммунистической сферы жизни. Выше я уже назвал каналы, по которым это происходило. К ним можно добавить еще то, что вследствие пропущенной войны в живых осталась масса людей, которые в случае войны погибли бы, и произошел прирост населения. Ослаб и даже порою совсем исчез контроль за этими людьми со стороны коллективов и властей. Ослабли меры наказания. Потеряла влияние идеология. Западная пропаганда с огромной силой обрушилась на коммунистические страны. Приобрела большое влияние внутренняя нелегальная критика коммунистического образа жизни. Образовалась человеческая масса, враждебно настроенная ко всему коммунистическому и готовая бунтовать. Ко всему сказанному следует добавить провокационную деятельность перестройщиков и реформаторов. Они сначала не ожидали больших последствий их провокаций, а когда массы взбунтовались на самом деле, они стали марионетками уже неподвластной им истории.

Такие массы вышли на улицы и заявили о себе. Это произошло отчасти стихийно, отчасти вследствие провокаций реформаторов, отчасти благодаря действиям активных оппозиционеров. Массы пошли дальше того, на что рассчитывали реформаторы. Массы пришли в движение с лозунгами фактически антикоммунистическими. И они вынудили реформаторов на реформаторскую демагогию, соответствующую ее умонастроениям. Умами и чувствами масс завладели демагоги. Самым популярным среди них стал Б. Ельцин. О нем стоит сказать особо, так как он воплотил в себе именно кризисный аспект перестройки.

В брежневские годы Ельцин, как и прочие перестройщики, сделал блистательную карьеру. Благодаря Е. Лигачеву был поднят на вершины власти. И он отплатил ему за это черной неблагодарностью, – явление, характерное для морального облика партийных карьеристов. Будучи поднят на вершины власти, Ельцин возжаждал совместить в себе роль члена правящей клики с ролью диссидента у власти, – явление, характерное для горбачевцев вообще и для самого Горбачева в первую очередь. Слава диссидентов и критиков советского общества на Западе не давала покоя горбачевцам. И они решили присвоить себе и это, не думая о последствиях. Реформаторское усердие занесло Ельцина слишком далеко, и он был исключен из правящей группы. Но он уже вошел во вкус героя толпы и западных сенсаций. Ситуация смуты, разгула масс и растерянности высшей власти оказалась благоприятной для этой роли. Ельцин встал на путь некоего последовательного перестройщика, противопоставив себя некоему нерешительному и половинчатому Горбачеву, колеблющемуся якобы между двумя крайностями – консерватором Лигачевым и реформатором Ельциным.

Программа Ельцина в основных пунктах совпадает с программой Горбачева, если отбросить словоблудие последней: высшая власть советам, отмена статьи Конституции о руководящей роли КПСС, пост Президента, рыночная экономика. Но в ней есть пункты, идущие еще дальше по пути разрушения коммунизма. Это, например, ликвидация партийного аппарата, передача средств производства в собственность тем, кто работает, никаких запретов на частное предпринимательство, отделение банка от правительства, отмена привилегий партийных и правительственных руководителей. Последний пункт принес больше всего популярности Ельцину в «народе».

Выступления масс, о которых я говорил выше, выражают нечто большее, чем недовольство условиями жизни и возможность безнаказанно побунтовать. Они выражают факт расслоения коммунистического общества на различные социальные слои с различными и даже противоположными интересами. Я бы здесь употребил даже слово «классы». Это массовое движение есть первая ласточка того, что и коммунистическое общество не избавлено от «классовой борьбы». При социальной структуре населения, о которой я говорил выше, эта «классовая борьба» приняла весьма неопределенную форму. Лозунги масс еще не выразили открыто и определенно «классовые интересы». Лишь нелепый лозунг Ельцина насчет отмены привилегий можно считать смутным намеком на «классовость». В основном же массы выступили с некими общечеловеческими лозунгами. «Классовость» сказалась в размахе выступлений и в том, что они превысили меру дозволенности. Тем не менее эти выступления с полной очевидностью обнаружили утопичность марксистских идей насчет коммунистического общества как общества бесклассового, как общества гармонии и братства всего социально однородного населения страны. Коммунизму еще предстоит пережить свои классовые битвы, подобные тем, которые потрясали рабовладельческое, феодальное и капиталистическое общество.

Особенность нынешней ситуации состоит в том, что взбунтовавшиеся массы населения оказались в своего рода исторической ловушке. В обществе сложилась ситуация, которую можно было бы назвать революционной, если бы в реальности назрели предпосылки для настоящего революционного переворота. Но таких предпосылок не было. И массы устремились не вперед, не в будущее, а назад, в прошлое. Псевдореволюционная ситуация могла породить только одно: попытку контрреволюции по отношению к революции, в результате которой возникло коммунистическое общество. С точки зрения эволюции коммунизма массы выступили как сила глубоко реакционная.

Наше время – время больших человеческих объединений из многих миллионов людей. Основные западные страны суть объединения из нескольких десятков миллионов человек. США перевалили за двести миллионов. В Советском Союзе уже около трехсот миллионов человек, в Китае – больше миллиарда. Имеются определенные закономерности на этот счет, которые почти совсем не изучены. Они касаются структурирования людей в группы и целое, управляемости, соотношения числа людей и занимаемого ими пространства, однородности и разнородности человеческого материала и многих других аспектов жизни людей как частичек огромного целого. Кстати сказать, одной из причин переживаемого кризиса коммунизма является нарушение критических норм такового рода.

В достаточно долго существующем многомиллионном объединении людей с необходимостью возникают тенденции к отделению каких-то его частей от целого и к образованию автономных групп внутри целого, – тенденция к нарушению целостности, к дезинтеграции. И было бы странно, если бы эта тенденция не дала о себе знать в коммунистических странах в ситуации кризиса. Она особенно сильно проявилась в многонациональных Советском Союзе и Югославии. На Западе стали усиленно говорить о распаде советской «империи».

В Советском Союзе тенденция к дезинтеграции страны проявилась прежде всего в стремлении окраинных национальных республик к отделению от Советского Союза в виде самостоятельных государств (прибалтийские и кавказские республики). Но не только. На Украине усилилось стремление отделения от России. И что самое любопытное – в самой России возникли настроения отделиться от других республик и разделиться по крайней мере на две самостоятельные республики – на европейскую и сибирскую Россию.

Кризис, естественно, усилил тенденцию к дезинтеграции целого. Центральная власть утратила былой контроль над периферийными районами страны. Кризис охватил и эти районы. Он проявился также и в ослаблении местных властей. Ухудшилось материальное положение населения. Ослабла заинтересованность «провинций» в связях с «метрополией». Резко возросло оппозиционное движение и безнаказанная пропаганда националистических идей. Массам стали усиленно прививать иллюзии, будто они будут жить лучше, если их территории обретут автономию и даже государственную независимость. Пропаганда такого рода велась не только изнутри, но и извне, главным образом – со стороны Запада. На задний план отошли соображения здравого смысла: а возможна ли такая автономия и независимость практически, и будут ли люди на самом деле лучше жить в своих «автономных» и «независимых» регионах?