У окна, сжав губы, замер побледневший маленький король. Его волосы стали влажными от ночного тумана. Людовик Тринадцатый смотрел на того, кто завтра взойдет на престол, если пожелает… Юный король слушал неистовые крики, каждый из которых был пощечиной ему. За его спиной стоял Альбер де Люин. Он тоже смотрел в окно. Время от времени Люин наклонялся к Людовику и говорил:
– Сир, стоит вам только приказать. Какая охота! Какая превосходная охота! Позвольте нашей французской гвардии выйти! Давайте возьмем швейцарцев, сир! Возьмем корсиканцев господина д'Орнано – и на охоту!
– Сир, – поддерживал его Орнано, подкручивая усы, – стоит вам только пожелать – и мы обнажим шпаги!
Король отворачивался.
– Нет, сир! – произносил другой голос. – Схватить сегодня де Гиза – значит возродить Лигу и начать кровавую междоусобицу. Больше выдержки, сир! Будем действовать, как политики! И в один пре красный день мы расправимся с этими надутыми индюками. Давайте подождем, сир!
Юный король склонил голову. Этот голос его подавлял. И будет подавлять всю жизнь! Этот голос принадлежал Ришелье…
Люину пришлось уйти. Орнано тоже отступил на несколько шагов. Ришелье, не сомневаясь, что его выслушали и поняли, спокойно и величественно удалился. В дверях он столкнулся с каким-то человеком, одетым во все черное, который поклонился и прошептал:
– Монсеньор, Марион Делорм и маркиз де Сен-Мар только что вернулись в Париж.
Ришелье вздрогнул. Ришелье побледнел.
– Идем! – сказал он негромко.
Оба, епископ и человек в черном, Ришелье и Лаффема, быстро спустились по лестнице. Внизу они встретили дворянина, который поприветствовал их и стал подниматься по широким ступеням. Это был Ринальдо. Почему-то он бросил на Лаффема странный взгляд…
В комнате кроме короля, Орнано и Люина было еще несколько человек. У двери неподвижно стоял Витри. В углу смеялась маленькая королева Анна. Она не задумывалась ни о сегодняшних волнениях, ни о будущей жизни. За столом сидела королева-мать; чутко прислушиваясь к шуму, доносившемуся снаружи, она холодно смотрела на своего сына. Иногда королева вполголоса переговаривалась с Кончини – и тогда ее взгляд становился совсем другим. Мария Медичи снова завоевала сердце маршала д'Анкра!
Кончино Кончини улыбался. Однако он был бледен, как смерть. Этот человек не хотел больше жить! И все же он продолжал играть свою роль. Мария Медичи страстно шептала:
– Повтори, Кончино, повтори, что ты любишь только меня!
Кончини закрывал глаза и, стараясь придать своим словам как можно больше убедительности, отвечал:
– Я люблю только вас одну…
Как только маршал опускал веки, перед ним вставал образ Жизели Ангулемской! Мария Медичи вздрагивала от счастья и, чтобы скрыть свое волнение, отдавала распоряжения об обеде. Через некоторое время эта сцена повторялась – с небольшими вариациями. Вдруг Кончини почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Марии в этот момент не было рядом. Он обернулся и увидел Леонору Галигаи.
– Ты страдаешь? – тихо спросила она.
– Как проклятый! – простонал маршал д'Анкр.
– Потерпи еще немного, Кончино, – прошептала женщина. – Ты ее увидишь!
– Леонора! Мое сердце… – чуть не плача, выговорил Кончини.
– Мужайся, мой дорогой, – улыбнулась его жена. – Еще несколько дней. Не стоит бросать вызов Провидению: Лоренцо предупредил меня, что этот Капестан может оказаться причиной твоей смерти. Ты же знаешь, с той самой ночи я делаю для тебя все, что могу! Сегодня я наконец нашла Бельфегора… и с его помощью разыщу твою Жизель!
Кончини вздрогнул… Леонора Галигаи бросила на Людовика Тринадцатого странный взгляд… Затем женщина удалилась.
«Иди, демон, – подумал Кончини. Он был в бешенстве. – Мне нужно от тебя только одно, чтобы ты вернула мне ту, которую у меня похитила. А тогда… О, тогда тебе придется плохо, Леонора!»
Поклонившись королю, Кончино Кончини вышел. Вслед ему с ненавистью смотрел Витри. В прихожей маршал подошел к Ринальдо, для которого только что купил графство Леруяк.
– Ну, что мой дорогой граф? – спросил маршал. Ринальдо что-то тихо проговорил. Затем добавил громче:
– Я только что встретил господина Ришелье – разумеется, в компании Лаффема. В последнее время этот епископ становится все более влиятельным! Если бы я был маршалом д'Анкром, я быстро бы избавился от него.
– Всему свое время, граф, всему свое время. Потерпите, – пробормотал Кончини.
– А может, мы отделаемся пока хотя бы от Лаффема? – настаивал Ринальдо. – Один удар кинжалом – и все…
– Завтра я вручу тебе приказ о его аресте, а ты доставишь Лаффема в Бастилию, – усмехнулся Кончини. – Я поговорю с комендантом крепости. Десять ударов кинжалом в сердце…
Теперь Людовик Тринадцатый остался в комнате почти совсем один. Он решил испить горькую чашу до дна. Окно выходило на улицу Бове. Все соседние улицы были запружены народом. Вдали, неизвестно почему, звонили колокола. То там, то тут раздавались возгласы:
– Гиз! Гиз! – Да здравствует Лотарингия! – Да здравствует месса! – Да здравствует Большой Анри! – Да здравствует спаситель народа!
Побледневший Людовик отошел от окна и прошептал:
– О! Ни одного крика «Да здравствует король!»
Ни одного! Ни одного!
И в это время под окном раздался звонкий молодой голос. Кто-то бросил вызов всему Парижу!
– Да здравствует Людовик! Да здравствует король! – кричал смельчак.
Юноша покраснел от удовольствия.
– Да здравствует король! – снова зазвенело в воздухе.
– Этот голос, этот голос! – бормотал Людовик. – Я его знаю!
– Да здравствует Людовик! Да здравствует король! – разносилось по улице.
«Это он! Мой Капитан! Капитан!» – радостно думал юный государь, и в сердце его оживала надежда…
На следующий день Париж все еще бурлил. Еще с ареста Конде народ затаил ненависть. Однако до последнего времени нельзя было открыто выражать свои чувства. И вот теперь плотину прорвало. Хотя надо признать, горожане не питали особой симпатии к принцу де Конде, который был ужасным скрягой…
Феодалы, католики-фанатики, мещане, чернь – все объединились вокруг Гиза.
