— Здесь я причиняю только неприятности, а в Париже я смогу быть очень полезна. Я продумала уже все в деталях.

— Не будь ребенком! Может быть, ты надумала быть моей шпионкой возле императора? Будь спокойна, у меня достаточно шпионов в Париже. Могу тебе сказать, что наш старый друг Талейран секретно переписывается не только с Бурбонами, но и со мной. И, конечно, Фуше, который сейчас в немилости.

Я перебила:

— Ты прекрасно знаешь, что я не хочу быть шпионкой, Жан-Батист. А знаешь ли ты, что произойдет, когда, как ты сказал, пробьет час подведения итогов? Все страны прогонят своих королей из семьи Бонапартов. Но Франция была Республикой до того, как Бонапарт сделал себя императором. Сколько крови пролилось за эту Республику! Ты говоришь, что Талейран секретно сносится с Бурбонами… А вдруг Франция призовет Бурбонов?

— Можешь быть уверена, старые династии всегда стараются восстановить свои права. Но причем тут мы, ты и я?

— Тогда старые династии постараются также устранить бывшего якобинского генерала Бернадотта с шведского трона. Кто же тогда поддержит тебя?

— Я не могу предпринимать ничего, как только изо всех сил работать в интересах Швеции. Я вложил в эту страну не только все мои деньги, я никогда не думаю о себе или о своем прошлом, но только о той политике, которая сохранит этой стране мир и благосостояние. Если я сумею, если я смогу, то буду добиваться объединения Швеции и Норвегии.

Он прислонился к печке и потер свои усталые глаза.

— Нельзя требовать невозможного от одного человека, но пока Европа нуждается во мне, чтобы победить Наполеона, я буду служить этой цели. Как ты думаешь, кто поддержит меня?

— Шведский народ, Жан-Батист. Только шведский народ, а это то, что тебе нужно. Оставайся верным шведам, которые тебя позвали!

— А ты, девчурка?

— А я всего только жена гениального человека. И я не та Дезидерия, о которой мечтал шведский народ. Я роняю твой престиж. Здешняя аристократия смеется надо мной, а простонародье предпочтет свою аристократию какой-то иностранке. Отпусти меня, Жан-Батист. Твое положение от этого только упрочится.

Я грустно улыбнулась.

— При следующем ударе, который будет у короля, тебя назовут регентом, ты сможешь лучше проводить свою политику, если ты будешь регентом. Тебе будет легче без меня, мой любимый.

— Все это разумно, девочка, но нет… нет! Прежде всего, я не могу позволить, чтобы наследная принцесса Швеции стала заложницей у Наполеона. Я не смогу спокойно работать, если буду знать, что ты в опасности…

— Правда? Разве не ты немного спустя после приезда сюда просил Государственный совет не принимать во внимание то, что тебе дороже всего на свете? Мы тогда находились еще на французской земле, Оскар и я. Нет, Жан-Батист, ты не должен обо мне беспокоиться. Если шведы верны тебе, ты должен быть им также верен.

Я взяла его за руку и посадила на ручку моего кресла. Я прижалась к нему.

— Неужели ты думаешь, что Наполеон арестует свояченицу своего брата Жозефа? Это довольно проблематично. Кроме того, он тебя так хорошо знает, что уверен, что на тебя это никак не повлияет. Он подарил мне соболью накидку, хотя получил от тебя отказ в поставке солдат. Он не принимает меня всерьез, мой любимый. Отпусти меня.

Он отрицательно затряс головой.

— Я работаю дни и ночи. Я камень за камнем возвожу новое здание нашего государства, я принимаю ректоров университетов, после обеда я езжу по воинским частям и сам обучаю их искусству побеждать, которому когда-то учил меня Наполеон. Я не смогу вести такую жизнь, если буду знать, что тебя нет возле меня. Дезире, ты нужна мне…

— Другим я тоже нужна, Жан-Батист. Когда-нибудь может настать день, когда моя сестра и ее дети найдут в моем парижском доме единственное убежище. Отпусти меня, Жан-Батист, я прошу тебя!

— Невозможно, чтобы ты оказывала покровительство своей семье, находясь под шведским флагом, Дезире. Я этого не потерплю.

— Я буду прибегать к покровительству шведского флага лишь в тех случаях, когда смогу оказать помощь кому-либо. Швеция маленькая страна, Жан-Батист, и только своей человечностью она может завоевать авторитет и признание.

— Можно подумать, что ты за это время прочла много книг, — сказал Жан-Батист, посмеиваясь.

— Я найду время для этого, мой любимый. В Париже мне будет нечего делать. Я буду учиться, читать, заниматься воспитанием себя, чтобы позже ни ты, ни Оскар меня не стыдились.

— Дезире, ребенок нуждается в тебе. Как ты представляешь себе разлуку с Оскаром на долгое время? Может случиться многое, тебе будет трудно вернуться. Европа может превратиться в огромное поле сражения…

— Мой дорогой, в битве я тебя сопровождать все равно не смогу, а ребенок… да, ребенок…

Все это время я пыталась отодвинуть эту мысль. Мысль расстаться с Оскаром была как открытая рана. Мой любимый маленький сын теперь наследный принц. Он окружен адъютантами и камергерами. С момента приезда в Стокгольм он уделял мне очень мало времени. У него занята каждая минута. Сначала, правда, он будет скучать обо мне, а потом он поймет, что наследный принц не может поддаваться чувству, а должен лишь исполнять свои обязанности. Без меня мальчик будет воспитан так, как должен воспитываться наследный принц, наследный по рождению. И позже никто не назовет его «король-выскочка».

Я положила голову на плечо Жана-Батиста и заплакала.

— Ты опять мочишь слезами мое плечо, как было когда-то, когда я с тобой познакомился.

— Теперь твоя форма сшита из лучшего материала. Он не такой жесткий и не царапается, как тогда, — ответила я, всхлипывая.

Потом я успокоилась и встала.

— Вероятно, пора обедать.

Жан-Батист неподвижно сидел на ручке кресла. Отойдя от печки, я почувствовала леденящий холод, охватывающий меня со всех сторон.

— Знаешь, а сейчас в Марселе уже цветет мимоза, — сказала я.

— Камергер обещал мне, что здесь через месяц уже будет весна, Беттерштедт — человек, которому можно верить, — пробормотал Жан-Батист.

Медленно я шла к дверям. Всеми фибрами моей души я ждала его последнего слова. Я хотела слышать это слово, чтобы знать…

В дверях я остановилась. Я ждала… Я почувствовала, что то, что он скажет, будет для меня приговором…

— А как я объясню твой отъезд Их величествам и двору?

Он спросил это как бы между прочим, но это был приговор. Вопрос был решен.

— Скажи, что мне было необходимо поехать на воды для поправки здоровья и что осень и зиму я проведу в Париже, потому что не выношу здешней суровой зимы.

И я быстро вышла.

Как светло-зеленый шелк, ночное небо раскинулось над парком. Давно пробило полночь, но все еще не стемнело. Ночи здесь очень светлые. Я не могу заснуть. Завтра утром я уезжаю во Францию.

Уже три дня, как двор переехал в замок Дротнингхолм, летнюю резиденцию. Вокруг замка, сколько хватает глаз — парк, а потом леса и поля, и так много маленьких озер с темно-голубой водой…

Когда я оглядываюсь на свою жизнь, сумрак окутывает эти последние дни перед отъездом, последние разговоры, полные горькой прямоты, эти последние горькие прощанья, нисколько не облегчаемые тем, что меня отпустили… мне разрешили уехать…

Я листаю мой дневник, думая о папе.

…«Я скопил немного денег и могу купить дом для вас и ребенка», — сказал однажды мне Жан-Батист. Это записано в моем дневнике.

«Какого ребенка?» — спросила я.

Жан-Батист, ты сдержал слово. Ты купил дом, это было в Соо, дом был очень маленький и очень уютный, и мы были там очень счастливы.

Первого июня шведский двор покинул королевский дворец в Стокгольме, чтобы переехать в королевский дворец в Дротнингхолме. Жан-Батист, ты обещал мне маленький дом… Почему ты предоставляешь мне дворцы с мраморными лестницами, коронными и бальными залами? «Может быть, все это мне снится?» — спрашиваю я себя этой светлой ночью, последней ночью перед отъездом, последней ночью, когда я еще ношу имя наследной принцессы Швеции.