— Завтракал ли сегодня Наполеон? Ведь ему так далеко ехать, — заохала м-м Летиция.

— Генерал просит приготовить штатское платье и хочет побыть один.

Не помню, как я села в коляску. Когда я немного пришла в себя, вокруг были поля, кусты, деревья. Все, как прежде. Ничего не изменилось! «Как странно», — подумала я с удивлением. Поднялся ветер. Он был душист, как розы в парке Мальмезона. Граф Розен разжал мои пальцы и поставил шпагу в углу коляски, рядом со мной.

В этот момент… Не знаю, как я смогла уберечь голову, вероятно, инстинктивно отшатнулась. Потом я услышала свой крик. Камень, большой камень стукнул меня по коленке.

Розен крикнул что-то по-шведски кучеру, тот изо всех сил стал стегать лошадей. Второй камень ударил по задней стенке коляски. Розен был смертельно бледен.

— Ваше высочество, уверяю вас, виновного найдут.

— Для чего? Разве это необходимо?

— Конечно! Когда камнями швыряют в наследную принцессу Швеции…

— Но камни не предназначались шведской принцессе. Их бросали в жену маршала Бернадотта. А она уже не существует…

День клонился к вечеру. Нас догнал всадник. Вероятно, это был курьер Бекера, который должен был сообщить правительству, что все кончено. Я откинулась на подушки коляски, я смотрела на зелено-голубое небо. Зажигались первые звезды. Все кончено, да… все кончено! Мне трудно было представить себе, что нужно выйти из коляски, опять видеть людей, думать и действовать.

— Хоть это и неприлично, но не могли бы вы взять меня за руку, граф? Я так устала и так одинока!

Он робко положил свою руку на мою.

Когда мы подъехали к предместью, темнота сомкнулась вокруг нас. Возле всех дверей стояли группы людей, которые негромко переговаривались между собой. «Сейчас, — подумала я, — Наполеон надел свою штатскую одежду. Сейчас он уже в пути. Его мать дала ему в дорогу бутерброды. Он едет в дальний путь… Париж спасен!»

В начале улицы Анжу мы попали в большую толпу. Коляска остановилась. Улица Анжу была полна людей, громко переговаривавшихся между собой. Кто-то крикнул: «Шведская принцесса». Крик подхватили. Голоса гремели уже как гроза. Подбежали караульные, раздвинули толпу и коляска потихоньку тронулась. Впереди был мой подъезд и факелы, освещавшие его. Двери были широко открыты. Мы вышли из коляски, и двери за нами быстро захлопнулись. Гул голосов долетал до нас уже не так громко, он был похож на рокот дальнего прибоя.

Когда я выходила из коляски, острая боль пронзила мне колено. Я сжала зубы и нашла в углу коляски шпагу. Потом, опираясь на нее, я, хромая, быстро вошла в дом. Галерея была освещена, двери открыты. Растерянная, я смотрела на море света, заливавшее все комнаты, полные незнакомых мне людей.

— Благодарю вас от имени Франции, гражданка! — Лафайет подошел ко мне. На изможденном морщинами лице сияли и смеялись глаза. Он отечески протянул мне руку.

— Бога ради, кто эти люди?

— Представители нации, дитя мое, — сказал Лафайет, улыбаясь.

— Народ наш прислал многочисленных представителей! — Талейран был возле меня. Сзади него стоял Фуше с двумя белыми розетками на лацканах своего сюртука. Многочисленные представители народа поклонились. Стало тихо. Только с улицы доносился отдаленный гул морского прибоя — голос толпы.

— А на улице… Чего они ожидают? — спросила я.

— Разнесся слух, что Ваше высочество были посредницей, — быстро сказала Фуше. Парижский народ ожидает возвращения Вашего высочества уже несколько часов.

— Скажите людям, что импе… что генерал Бонапарт сдался союзникам и уехал. Тогда они разойдутся от моего дома.

— Народ хочет видеть вас, гражданка, — сказал Лафайет.

— Меня? Они хотят видеть меня?

Лафайет кивнул.

— Вы принесли мир, капитуляцию без гражданской войны. Вы выполнили свою миссию, гражданка!

Я покачала головой.

— Нет, нет, только не это!..

Но Лафайет взял меня под руку:

— Покажитесь народу, гражданка. Вы спасли множество человеческих жизней. Могу ли я проводить вас к окну?

Мне не оставалось сделать ничего другого, как позволить ему отвести меня в столовую. Открыли окно, выходящее на улицу Анжу. В темноте улицы волной поднялся крик. Лафайет подошел к окну и поднял руку. Крик затих. Голос старика гремел, как фанфары:

— Граждане и гражданки, мир решен. Генерал Бонапарт сдался на милость союзников, и убедила его эта женщина…

— Табуретку!.. — прошептала я.

— Что? — спросил Розен.

— Табуретку… Я очень маленького роста для наследной принцессы, — прошептала я ему в ухо.

— …убедила эта женщина, происходящая из французского народа, гражданка, которую северный народ выбрал своей наследной принцессой. Этой женщине генерал Бонапарт отдал свою шпагу, шпагу Ватерлоо…

В темноте снова поднялся крик. Лафайет быстро отошел. Перед окном поставили табуретку. Двумя руками я держала шпагу перед собой, в темноте против окна бурлила толпа. Потом я разобрала, что они кричат. Они кричали все время одни и те же слова: «Богоматерь мира!»

Слезы лились из моих глаз, но я не вытирала их. Я держала обеими руками шпагу и поднимала ее все выше и выше. Лафайет поставил рядом со мной графа Розена, взял шандал и поднес его так, чтобы осветить шведскую форму моего адъютанта.

Вновь поднялся волной громкий крик: «Швеция! Да здравствует Швеция!», и эти слова смешались с криком «Богоматерь мира!»

Я слезла с табуретки, и окно закрыли. Я почувствовала себя чужой и потерянной в моей собственной гостиной. Представители народа стояли группами, оживленно обсуждая события. Мне даже показалось, что они ссорятся.

Кто-то сказал:

— Талейран уже начал переговоры о перемирии.

Другой сказал:

— Фуше пошлет секретного гонца к толстому Луи.

Они не собирались уходить… Я положила шпагу на полку под портретом первого консула. Мари ставила в канделябры новые свечи вместо догоревших. Она оделась в свое красивое платье из темно-синего шелка.

— Мари, я думаю, что им нужно предложить что-нибудь. Может быть вишни, которые мы хотели консервировать? И вина к ним, не правда ли?

— Я сделала бы пирожные, если бы знала. У нас большой запас муки.

— Да… ведь у нас в погребе мешки с мукой…

Я вновь услышала гул толпы на улице.

— Мари, люди, стоящие на улице, уже много дней не получают хлеба в нужном количестве. Прикажи вынести мешки с мукой из погреба. Пусть повар раздаст муку. Караульные солдаты ему помогут. Пусть каждый получит столько муки, сколько сможет унести в своем платке или шали.

— Эжени, ты сошла с ума!

Десять минут спустя представители народа накинулись на стаканы с вином, как будто много дней мучались жаждой, и звук разгрызаемых вишневых косточек слышался из всех углов комнаты.

У меня болело колено. Я, хромая, подошла к двери. Талейран остановил меня:

— Ваше высочество ранены?

— Нет, нет. Я только устала, Ваша светлость.

Он поднес к глазам лорнет.

— Наш друг, республиканец Лафайет, кажется, был старой любовью Вашего высочества?

Взятый им тон меня возмутил. Я очень рассердилась.

— Это единственный человек в этой комнате, у которого чистые руки, — заявила я.

— Действительно, Ваше высочество. Он все время занимался своим садиком и умывал руки касательно всех событий. Сейчас его руки безусловно чисты!..

За окнами послышалась команда. Талейран прислушался.

— Это раздача муки, — пояснила я.

Подошел Лафайет, его глаза смотрели на меня с такой нежностью, будто он хотел меня поцеловать.

— Как вы добры, дитя мое! Вы начали с посредничества, а теперь раздаете жизнь!

— Вы так добры и рассудительны, — сказал Талейран с улыбкой, беря бокал у слуги. — Эта маленькая страна с большим будущим, — он поднял в мою честь бокал: — За Швецию, Ваше высочество!

Я вспомнила, что весь день ничего не ела и не пила. Но в это время я увидела, что Фуше хочет взять шпагу.

— О, нет, м-сье министр, — воскликнула я и, прихрамывая, быстро подошла к нему.