Ольшак медленно пошел в сторону своего дома. «Значит, Козловский, – думал он, – был у нее в тот вечер, а потом она не могла найти ключей. Но зачем он еще раз входил в ее квартиру за несколько минут до трагического происшествия?»

Ровак подтвердил, что Сельчик и Козловский знали друг друга. Но обрывок записки, найденной в бумагах парня: «Солдатская, девятый этаж», мог теперь означать адрес Баси Кральской, а не Сельчика, как вначале предполагалось. Хуже, что Козловский ничего не говорит о клоуне. Откуда он взялся у Сельчика? Действительно ли Спавач купил свой у торговки? Он непохож на человека, которого может тронуть бедность старухи, продающей тряпичные куколки. Во всяком случае, известно уже, что выпускает их Махулевич, а за два дня до самоубийства Махулевич и Тадек, то бишь Козловский, сидели за одним столиком с Басей Кральской и Иолантой, невестой Сельчика. Как все это увязать?

Дома уже все спали. Ольшак на цыпочках подошел к телефону, набрал номер дежурного по управлению.

– Доставьте мне утром Козловского, к восьми часам.

Он положил трубку и задумался. Есть ли в квартире Баси Кральской телефон? Потом вспомнил, что аппарат у нее стоит нв низком столике у тахты. Может, найти в книге ее телефон и позвонить? Но что он ей скажет? Что взбесился на старости лет?

Ольшак вошел в ванную и включил горячую воду, но из душа полилась едва теплая. «Нужно пойти в жилконтору, – подумал он перед тем, как заснуть, – и поймать слесаря». Эта мысль внезапно успокоила его.

Однако утром все произошло не так, как он планировал. Во-первых, он проспал, во-вторых, в доме не оказалось кофе. Еще сонный, Ольшак пошел в контору, но она оказалась запертой, хотя вывеска гласила, что прием посетителей с семи часов. В кафе на углу, где время от времени он пил кофе, конечно, не такой, как из подаренного кофейника, но довольно сносный, на сей раз ему подали холодную бурду, и официантка спокойно объяснила, что машина сломалась и неизвестно, когда ее исправят. В довершение всего в своем кабинете вместо ожидаемого Козловского он увидел лысого трясущегося субъекта, а за своим столом – поручика Кулича. Правда, Кулич сразу же освободил место шефа, но Ольшак успел припомнить, что Кулич магистр юстиции и имеет такое же, если не большее, чем Ольшак, право занимать это место.

– Я приказал доставить Козловского, – проворчал инспектор. – Тебе не передавали?

– Да, шеф, но мне кажется, что это дело вас заинтересует. Пан Иероним Брокат явился сегодня чуть свет к нам и хочет дать показания.

Ольшак узнал его сразу. Это был тот самый ювелир, у которого месяц назад украли серебро, а взамен оставили одноглазого клоуна.

Инспектор открыл ящик стола. Одноглазый клоун лежал рядом с двумя другими.

– Продолжай, – сказал он Куличу, стараясь говорить как можно мягче. Ольшак злился на себя за минутную вспышку: ведь всем известно, какая теснота в управлении, и он сам не раз предлагал Куличу, если потребуется, пользоваться его кабинетом. Он вышел в секретариат, попросил принести ему большую чашку кофе, подумав, попросил еще две: для поручика Кулича и его посетителя. Прихлебывая кофе, он со все возрастающим интересом прислушивался к беседе, которую вели ювелир с желтым и гладким, словно пудинг, лицом и поручик Кулич.

– По порядку, – сказал Кулич. – Значит, вас предупредили о том, что готовится ограбление?

– Да, по телефону. Я думал, что это шутка. Кража произошла только через три недели после предупреждения, а тогда я решил, что меня только запугивают.

– Почему вы не обратились в милицию?

– Я же говорю: мне казалось, что все это липа и никакого грабежа не будет. Правда, несколько ночей после того телефонного звонка я на всякий случай спал в магазине.

– Кто вам звонил?

– Женщина.

– Одна и та же? Было ли в ее голосе что-нибудь характерное?

– Не заметил, но узнал бы, если бы еще раз услышал.

– Вы ее видели?

– Один раз перед самым закрытием магазина, после того, как объяснил по телефону, что не намерен приобретать никаких игрушек. Она пришла под вечер и спросила, не изменил ли я своего решения. Я ответил, что нет.

– Как она выглядит?

– Темноволосая, по-моему, даже брюнетка. Она была в темных очках, таких, знаете, больших, закрывающих пол-лица. Сказала, что все покупают у нее клоунов и что она знает способ, чтобы и я покупал раз в месяц, недорого – полторы тысячи злотых за штуку.

Ольшак поднялся со своего места, открыл стол, вынул клоуна и показал его Брокату.

– Полторы тысячи, пан Брокат, за эти тряпки? А другие покупают. Почему?

– Не знаю. Не знаю, почему так дорого и почему покупают. Не знаю даже, покупают ли вообще, может, она врала.

– Я начинаю догадываться. Она вам угрожала чем-нибудь?

– Потом, по телефону, – ювелир вытер вспотевшее лицо ладонью.

– Потом угрожала ограблением, а сначала?

– Пан инспектор. Я же пришел добровольно, чтобы дать показания.

– Чтобы опровергнуть свои же ложные показания, – поправил его Кулич. – Это не одно и то же. Когда мы начали дело об ограблении вашего магазина, вы сказали, что видите эту игрушку первый раз в жизни.

– Итак, – перешел в нападение Ольшак, – что заставляло торговцев, владельцев частных магазинов, приобретать такие дорогие игрушки?

– Не только частных, – пробормотал Брокат.

– То есть работники государственных магазинов тоже покупали их? А вы не можете сказать мне почему? Если не можете, то я вам скажу. Эта женщина грозила, что в случае отказа от приобретения клоуна власти узнают о делах, которые торговцы предпочли бы утаить. Так чем конкретно она угрожала вам? Какие грехи хотела выявить?

– Она утверждала, что я скупаю валюту и у нее есть доказательства… Но это неправда.

– Неправда, что есть доказательства? – улыбнулся Кулич.

– Я не торгую валютой. Когда-то, восемь лет назад, да, но за это я свое отсидел.

– Не волнуйтесь, пан Брокат. Если вы действительно торгуете валютой, то рано или поздно мы с вами встретимся. В вашу пользу говорит то, что вы не хотели приобретать эти игрушки; против вас – что тянули с признанием столько времени. Почему вы решили признаться именно сейчас?

У ювелира снова задрожал подбородок, задергались руки. «Почему этот вопрос напугал его?» – подумал Ольшак.

– Не знаю, – пробормотал ювелир. – Просто решил, что так будет лучше. Ну и, в общем, совесть меня замучила.

– Конкретно, когда в вас совесть зашевелилась? Вчера, может, сегодня ночью?

У пана Броката снова задрожали веки. Что же случилось вчера, если Иероним Брокат, владелец процветающего ювелирного магазина, решил, что называется, расколоться? Снова шантаж? Этот тип явно чего-то боится. Кто еще так боялся? Ну конечно, Козловский. Его тоже мучили угрызения совести. Умолял, чтоб его посадили. Значит, женщина, продающая по неправдоподобно высокой цене тряпичные игрушки, может запугать и молодого сильного мужчину, и старого пройдоху из торгового полусвета, прошедшего, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы.

– Еще одно, пан Брокат. То, что клоун, найденный в вашем магазине, был одноглазым, имеет какое-нибудь значение?

– Одноглазым? Нет, не знаю.

Судя по выражению лица, ювелир действительно не понимал, в чем дело. Этот визит в милицию стоил ему немало нервов. Тогда почему он пришел? Человек, потерявший сорок тысяч, сначала скрывает от милиции факт, который мог бы привести к поимке бандитов, а потом ни с того ни с сего приходит и сам все выкладывает как по нотам?

Ольшак допивал уже вторую чашку кофе. Отправив Кулича с Брокатом писать протокол, он приказал привести Козловского. Что-то не нравилось ему в этом деле. Каждый день прибавляет новые подробности, которые, вместо того чтобы прояснить ситуацию, все сильнее ее запутывают. Правда, одно инспектор знает наверняка: клоун означает шантаж, своего рода расписку в получении дани. Однако узнал он об этом как-то чересчур легко. Итак, если это только шантаж, клоун у Сельчика означает, что и он стал жертвой. Что же нужно было скрывать тридцатитрехлетнему магистру экономики, ревизору ГТИ, известному своей неподкупностью? Почему-то инспектору вспомнились слова Ро-вака, что тот недолюбливает людей с чересчур чистыми руками. Может, в этом есть какой-то смысл? Если шантажисты имели ключик к Сельчику, то самоубийство объяснимо. Ему нечем было платить. Он получал две с половиной тысячи злотых в месяц, жил скромно, питался в столовой, сумел из своей зарплаты выкроить на жилищный кооператив, отложил на сберкнижке около восьми тысяч. «Надо будет проверить, – отметил про себя Ольшак, – не снимал ли Сельчик с книжки в последнее время крупных сумм. И Козловский. Какую роль он здесь играет?»