– Возможно, но только в определенных границах, – ответил Глясс.

– Предложение весьма простое. Вам не следует эвакуироваться, господин профессор.

– От кого исходит это предложение?

Клос снова включил радио. Армейский марш зазвучал еще громче.

– Что вам известно о сыне, господин профессор?

Глясс сорвался со стула.

– О, боже мой! – Подлинная боль прозвучала в голосе профессора. – Я почти ничего не знаю о сыне. Он погиб четыре месяца назад на Восточном фронте. Я до сих пор не могу поверить в его смерть. Он жив? Прошу вас, говорите же быстрее, он жив?

– Да, он жив, – сказал Клос. – Он в плену.

Глясс опустился на стул. Закрыл лицо руками, потом вытер платком глаза.

– Это правда? – спросил он дрожащим голосом. – Откуда эти сведения?

– Такие вопросы излишни. Полагаю, что вы понимаете это, господин профессор?

– Да, конечно, понимаю, – тихо, почти шепотом сказал Глясс.

– И если вы, господин Глясс, попытаетесь кому-либо рассказать об этом, то…

– Я все понял! – торопливо перебил Глясс Клоса.

– Война – это суровая действительность, профессор, – медленно проговорил Клос. – Вы же выпускаете на заводе не детские игрушки, а устройства для ракет, которые уже падают на Лондон.

– Да, это мне известно.

– Речь идет теперь о том, чтобы фашисты не могли больше использовать ваш талант для производства подобной продукции.

– Понимаю, я все понимаю, – повторил Глясс.

– Я надеюсь, господин профессор, что мы договорились с вами обо всем, – уверенно заключил Клос. – Я понимаю, что это не так-то просто – не эвакуироваться, Завтра я снова вас побеспокою. Поэтому предлагаю: за два часа до начала эвакуации мы встретимся с вами на углу Поммернштрассе и Гинденбургплац. Согласны?

Профессор встал. Казалось, он совсем забыл о присутствии Клоса.

– Курт жив, – шептал он. – Курт жив…