Итак, в путь!.. Обещал Вилибальд перед отъездом вручить письмо-рекомендацию Конраду Пойтингеру, которого Альбрехт должен был навестить в Аугсбурге.

У Конрада множество друзей, в том числе и в Венеции, человек он добрый — поможет на первых порах, заодно и посоветует, какие книги стоит приобрести в Венеции.

Уже зашиты в рогожу предназначенные для продажи картины и гравюры — самые лучшие. Те, что похуже, оставлены Агнес для продажи: оборотистая, у нее и такие сойдут. Братья Паумгартнеры дали отсрочку — боковые створы к их алтарю напишет он после возвращения.-. Раздобрились, даже предложили свои услуги: их караван в ближайшее время отправится в Венецию, и мастер может присоединиться к нему.

Когда пришел к Вилибальду за рекомендациями, тот еще раз настроение испортил: дал поручение города. В Кёльне говорил Максимилиан, что собирается идти воевать Италию. Поскольку император стоял на стороне Нюрнберга, совет решил ему помочь. Если будет возможно, должен Дюрер из Венеции сообщать все, что услышал там об особе императора, а если попадется на глаза какое-нибудь новое оружие, то не лениться и подробно отписывать. Ничего особенного в этом поручении нет — каждый гражданин должен по мере своих сил помогать родному городу. Вот почему в дюреровских письмах из Италии исследователи находят темы, не имеющие к его творчеству никакого отношения.

Есть еще один момент в его жизни тех лет, который привлекает внимание: мастер постоянно и мучительно думал о смерти. К этому периоду относится его знаменитый «Герб Смерти». И совсем ошеломляющее впечатление производит рисунок углем, созданный, по всеобщему мнению, незадолго до поездки в Венецию — согбенный скелет в короне, вцепившийся в холку замордованной клячи, коса в костлявой руке. Бредет одр неизвестно куда. Едет Смерть за очередной жертвой. Надпись: «Memento mori» — «Помни о смерти!». С мрачным предчувствием, в состоянии «черной меланхолии», которая усиливалась до крайних пределов семейными неурядицами, бежал мастер Альбрехт в город своей юности, туда, где когда-то ему было хорошо и легко, где он не слышал этого проклятого слова «дармоед», где он был не ремесленником, а свободным и уважаемым художником.

С такими чувствами и мыслями расставался Дюрер на этот раз с Нюрнбергом.

В Аугсбург караван, с которым шел Дюрер, прибыл без происшествий. Здесь, ожидая, когда к ним присоединятся местные купцы, задержались на несколько дней. Дюрер не мешкая отправился к Конраду Пойтингеру. Вручил Вилибальдово письмо.

Друг Пиркгеймера оказался человеком любезным — не пожалел времени, чтобы показать гостю достопримечательности Аугсбурга. Поднимались на Перлах — башню, с которой открывался весь город. Река Лех видна с нее как на ладони, от нее отведены каналы с перекинутыми через них мостами. Их же, как сказал Конрад, здесь побольше, чем в Венеции, и по своей красоте они венецианским не уступают. Конечно, прошли по виа Клаудиа Августа — старой римской дороге. Здесь под открытым небом императоры проводят рейхстага. Поэтому городской совет постоянно украшает ее фонтанами и заставляет патрициев, поселившихся на ней, поддерживать свои дома в образцовом порядке.

Но большую часть времени Дюрер провел в библиотеке хозяина. В ней можно было найти многое. Оказались там и дюреровские гравюры, привезенные Конраду из Венеции. Рассмотрел их Дюрер внимательно. Не его работа, хотя и похожи. Каковы итальянские жулики! Подделали все до мелочей и даже его монограмму поставили, лже-Дюрера безжалостно истребили — фальшивки мастер заменил подлинниками. Здесь, в библиотеке, рисовал Дюрер древнегреческую статую, недавно приобретенную Пойтингером. Казалось, выдержаны все размеры, а когда с хозяином вместе стали сравнивать их с Витрувиевыми канонами, ни один размер не совпал. И так каждый раз: все вроде правильно, а на поверку все ложно. Да существуют ли вообще в природе эти законы?

Что же касается просьбы Пиркгеймера содействовать Дюреру в получении заказов, то уже перед самым отъездом сообщил Конрад: к аугсбургским властям обратилось с просьбой Немецкое подворье в Венеции. Просили найти художника из немцев, который написал бы алтарь для церкви святого Варфоломея, в которой недавно случился пожар, уничтоживший почти все ее убранство. Этот заказ, можно сказать, верный, так как церковь находится при подворье, а его старшины вольны распоряжаться ею, иначе неминуемо пришлось бы делиться заработком с венецианцами. Тем не менее пусть Альбрехт поспешит, иначе, глядишь, уплывет заказ.

Дюрер этому совету внял, но судьба распорядилась иначе: в деревушке Штайн пришлось прервать путешествие. Свалила его болезнь. Караван ушел дальше, а он остался на попечении хозяина постоялого двора. Однако здесь пролежал Дюрер недолго, местный живописец протянул коллеге руку помощи — забрал к себе. Пользовали его какими-то травяными настоями. Через несколько дней болезнь как рукой сняло.

В лугах за околицей полегла увядшая трава. В высоком небе догоняли ушедшее лето последние стаи перелетных птиц. По ночам морозец натягивал тонкую ледяную пленку на лужи. Зима тем не менее не спешила. В солнечное осеннее утро ввалился в домишко великан в меховой шубе с золотой цепью на шее, с перстнями на всех пальцах. Представился: Ульрих Варнбюлер, имперский советник. Проезжал мимо, услышал, что остановился здесь прославленный мастер, решил узнать, не нужна ли помощь. Снова повезло: дальнейший путь в Венецию проделал Дюрер в уютном возке имперского советника, удобно покоясь на коврах и мягких подушках.

Въехав в Венецию, расстался Дюрер с Варнбюлером. Отправился на Немецкое подворье разыскивать свои вещи. Мало изменилась Венеция за одиннадцать лет. Обошел Пьяццу Сан-Марко — такая же, как и раньше. За это время построили лишь часовую башню под аркой собора. На Пьяццете — перемен больше. Валявшиеся раньше в беспорядке огромные каменные блоки, о которые он не раз расшибал себе ноги, будто сами собой сложились в Лестницу Гигантов, сбегающую к морю. Под мостом лениво плещет вода, будто совсем не хочет двигаться и жаждет покоя и отдыха. Там, дома, в Нюрнберге, почти все перестраивается заново, там бьет жизнь. Венеция, достигнув величия и славы, успокоилась, ее словно клонит ко сну. Впрочем, она все уже перевидела и все узнала.

Пойтингер располагал верной информацией. Когда Дюрер встретился со старшинами Фондако, те подтвердили: действительно, алтарь нужен. И против Дюрера как исполнителя ничего не могут возразить — уже успели навести справки. Однако там, в Аугсбурге, не вникли в смысл приписки к письму: вопрос об алтаре будет окончательно решен лишь после того, как станет ясно, сколько денег потребуется для строительства новых складов. При чем тут склады? Ответ был какой-то неопределенный: скорее всего отговорка, чтобы помаялся художник без дела и согласился на любые условия.

Но выглядело все правдоподобно. Склады и впрямь строились. Дюрер сам мог в этом убедиться: необычно много толпилось на Немецком подворье архитекторов и живописцев, хотя все уже знали, что проектировать склады будет Скарпаньино. Не без умысла старшины удерживали их на подворье — пусть Скарпаньино видит, что он не один на белом свете мастер, желающих много. Пусть пойдет на скидку. Не обеднеет: ведь работы на немецкое купечество освобождают от налогов. Одновременно, чтобы умаслить архитектора, старшины давали в его честь один обед за другим. Звали на них неоднократно и Дюрера. Видимо, тоже не без умысла: хотели показать — и у нас, у немцев, тоже есть художники незаурядные! На одной из таких встреч появилась вдруг вроде бы знакомая личность. Поинтересовался. Ну, конечно же, это Джорджоне, Большой Георг! Он-то чего здесь ищет? Старшины переглянулись: с луны, что ли, свалился? Ведь все венецианцы спят и видят немецкие заказы — платят за них прилично, к тому же работа на подворье дает множество льгот. Джорджоне, хотя и пользуется ныне не меньшей славой, чем братья Беллини, не исключение, хочет получить подряд на роспись фасадов будущих складских помещений.