Пока играли, к ним подошли воеводы и отроки, встали вокруг, чтобы ближе слышать. Олав уже не тянулся к вину, слушал с вниманием. Эйрик проснулся, сел на лаве и улыбнулся, довольный, что видит Береста. А тиун Ярослав был задумчив, сидел, опустив глаза, откинувшись спиной к стене, и пальцами теребил край скатерти. Свои видел образы в скоморошьей гудьбе. И не через падающую птицу себя понимал, а через надломленную трость. Не зверя на охоте настигал, а извечного врага своего – половца. Разил, тешил сердце… Ярослав сказал Олаву, что с этим Петром Киев обрел нового свирельного князя и что обращение с ним должно быть княжеское. А Богуславу тиун сказал, чтобы берегли игреца и глаз с него не спускали.

Когда кончили играть, Берест похвалил:

– Хороши твои скоморохи, господин. Сам слышал! Но, верно, мало они испытали твоей любви.

Олав из Бирки припомнил:

– Зато много они испытали серебра…

Ярослав ответил игрецу:

– Гусельки у них да свирели хороши. Но не знает правая рука, что делает левая, когда голова не знает о руках своих!

Здесь Ярослав предложил скоморохам сесть за стол. И когда скоморохи быстро придвинули к себе чашки, и отломили по куску хлеба, и отпили по глотку вина, тиун прогнал их со словами:

– Как я вашим сыт, так и вы моим сыты.

Изгнанные ли скоморохи тому виной или тиуновы воеводы-отроки, а может, Глебушка с деместиком – не известно, но разошелся по Верхнему городу и по Подолию слух, что явился-де в Киеве юный игрец, дудник-гуселыцик, умеющий наделить слушающих своим божественным вдохновением. И что игрец тот, подобно Бояну, доброгласный и добросердый, как заиграет, так и услышишь в его игре звучание неба и гул земли, услышишь травы и деревья, тянущие соки. А в голосе его, как запоет, услышишь множество разных людей – оживут они, даже те, кого уже нет. И это волшебство! А те, кто теперь вдали, будто приблизятся. Также и времена, серебряные прошедшие и золотые будущие, все будут здесь, все перемешаются, и будто выйдет из того польза. Но когда заговорит тот юный игрец, тогда скажет слова пророческие или заклинательные. Некий Кирилл говорил, что тот игрец – волхв, и знает заклинания присушные, приворотные, лекарские, и может изгнать любую хворобу не хуже того умершего лекаря Агапита из Печерского монастыря. А Григорий-старец говорил, что не словами волхвует игрец, что слов он и не говорит совсем, будто немой, – а волхвует он дырками на дудках да колками на гусельках, ибо он только игрец, но не песнетворец. Еще был слух, что руки у юного игреца безобразные и что пальцев на них по шесть. Об этом рассказывал повсюду калика Афанасий.

Вот настал день, когда купцы тронулись на юг. И сопутствовал им ветер, наполнял паруса, гнал вдоль бортов высокие волны. Судов было видимо-невидимо, как будто все киевские торжища съехали в реку. Крупных ладей – боярских и купеческих – до семидесяти. В их числе": и новгородцы, и черниговцы, и смоленские суда, а также любечские и полоцкие. И лучшие – киевские. Всякий боярин почитал за честь выставить от себя ладью: с воском и медом, мехами и янтарем, с хлебом, резной костью, с готовыми свечами. Кое-кто еще приторговывал челядью – у кого много было – продавал смутьянов, своих и братовых, перекупленных половцев и чудь, и своих поганых, и прочих полоняников, которых не хотели или не могли посадить на землю.

Лодок-однодеревок снялось без счету, тьма, великий лес, положенный на воду. Со всех сторон облепили ладьи и широким косяком от берега до стрежени потянулись на юг. Не птичья даже – комариная стая! Взмахивали веслами, переговаривались, восклицали – удивлялись собственному числу. Те, что впереди, дудели в свистульки, били в бубны, те, что позади, пели песни. Расшумелся Днепр. Киевляне высыпали на стены, спешили посмотреть редкое диво – давно не бывало на реке стольких купцов сразу. И шли киевляне по берегу, на прощание махали руками. А с лодок и ладей им кричали в ответ. Да каждый свое. И по отдельности ничего нельзя было расслышать. Взволновался Днепр. Закружили над караваном чайки, высматривали – не блеснет ли где серебром рыбье брюшко, не потянут ли невод из реки. Но сверкали только мокрые лопасти весел, и водяные брызги вдруг вспыхивали здесь и там всеми цветами радуги. Поначалу шли так тесно, что некоторые ловкие переступали из челна в челн и так могли обойти караван от одного конца до другого. А другие, пользуясь первой скученностью, праздновали отплытие, шли бок о бок и угощали один другого разговорами.

Княжьи и боярские люди, провожающие до Олешья, строили караван. Каждому указывали место, каждому указывали соседа. Записывали имена, описывали и проверяли товар. Спрашивали, кому куда. Назначали десятских и сотских. Знай себе хвалили Мономаха – народ голову поднял, расправил согбенные плечи, вольнее стал дышать, дальше наметил торговать. Путь предстоял по Дикому полю, через поганые половецкие земли, но уж ни один купец не боялся этого пути, потому что, говорили от лодки к лодке, князь выделил небывалую охрану – всю Ярославову дружину и самого его, грозного тиуна под хоругвью. До самого морского берега, до русского Олешья! Как только узнавали купцы про сопровождение, так сразу переставали озираться на берега, переставали думать с опаской о Порогах. И забывали страх перед княжеским тиуном, теперь говорили о нем так: «Самый хитрый половец – Ярослав Стражник». Время от времени всем миром оживлялись, показывали друг другу на песчаный берег и кричали: «Смотри! Дружина Ярославова! Дружина Ярославова!» И из-под ладони силились разглядеть шитую золотом тиунову хоругвь.

Так – с праздником отчалили.

С праздником и плыли. Миновали Берестово и Печерский монастырь, и Выдубичский. Медленно таяли за спиной киевские стены и кручи. Белой шапкой покрывали город пришедшие с севера, взбитые ветрами облака. Небесными ладьями под небесными парусами накатывались караван за караваном на свой извечный путь. По безбрежному океану везли товары от божественного торжища к земному. Цеплялись днищами за высокие русские города. Как в зеркалах, отражались в широких русских реках.

По наущению монахов купцы возносили хвалебные песни. Особенно славили Николая Угодника, святого покровителя корабелов и мореходов, помощника терпящих бедствие, советчика заблудших на воде. И уповали купцы на счастливый исход.

Монахи-паломники обещали:

– Молитесь, молитесь! И приидет быстрый на помощь святой Николай, по морю ходящий, яко по суху…

Но многие не верили монахам. Осторожно оглядевшись вокруг себя, купцы жертвовали своим испытанным языческим богам – богам текучих вод и бегущих волн, богиням морского дна. По поверхности реки водили пальцами, наносили тайные колдовские знаки. Пришептывали, лили в воду масло и пускали по волнам хлеб. Тогда успокаивались и принимались вместе со всеми возносить молитвы Николаю Чудотворцу.

Озоровали купцы, гудели свистульками. Далеко по реке разносилась гульба.

Кричали назад:

– Ого-го-о-о! Стой, Ки-ев!..

И кричали вперед:

– Шире берега! Богат-купец идет…

Приговаривали:

– Береги, речище, порожищи!

И пускали по воде деревянные бусы.

А тут опять восклицал кто-то:

– Хоругвь! Хоругвь! Ярославова дружина!

Тогда вставали купцы в челнах и всматривались в далекий берег, и, казалось им, видели, как из-за крутого холма, из-за тучной дубравы парами и тройками выезжали славные тиуновы всадники. Один к одному! Видели, как взмахивали всадники яркими бунчуками и исчезали за новым холмом.

– Эх-ма! Сколько их!

Ярослав Стражник вывел с собой в поле всего двести всадников. Но так как это были все люди отборные, отроки самые веселые и шумные, те, которые ничего не боялись, кроме тиуна и Мономаха, то с уходом войска из Киева в городе заметно поутихло. Также и купцов поубавилось, поредели торговые ряды, будто осиротели деревянные пристани.

Десяток всадников послал тиун в город Переяславль, чтобы там предупредили о караване и поджидали его с левого берега. Другой десяток Ярослав послал еще за сутки вперед. По правому берегу направил его в Дикое поле. Сюда подобрал самых ловких и опытных людей на быстрых конях, привыкших к долгому бегу. Этот десяток должен был первым отыскать половцев, если те подкочуют к Днепру, – отыскать и, не ввязываясь в ссору, вернуться к войску. Им разрешил тиун только освистать команов или издалека осыпать стрелами. Но предупредил, чтобы они, пока летят их стрелы, спешили, разворачивали коней.