Подростков смело.

– Хорошо, пойдемте в дом, – согласился Федор, отворачиваясь от «Нивы». Что ж, его тачка, ему и решать, равносильна ли демонстрация доверия к контуженому старосте риску угона автомобиля.

Староста обогнал гостей, толкнул железную дверь.

– Заходите.

Зашли. Очаровательный дворик. Еще лучше, чем казался издалека. Сад оказался вишневым, и вишня вот-вот расцветет. Все мелкие постройки как будто сделаны специально для выставки достижений кулацкого хозяйства. Крыльцо вблизи кажется еще массивнее, кирпичная кладка крыльца и стен – кирпичик к кирпичику – ювелирная, глаз радуется.

На крыльце перед дверьми в дом, на полу – металлическая решетка, чтобы грязь с подошв соскабливать. За дверьми половичок, чтоб насухо вытирать обувь. Половичок лежит отнюдь не в сенях, входишь и озираешься – блин горелый, вот это да! Самый настоящий холл с паркетным покрытием и с винтовой лестницей на второй этаж.

Взошли по лестнице, покружились вокруг отполированного до блеска бревна, держась за гнутые спиралью перила, взобрались по крутому винту ступенек и оказались в просторнейшей комнате с напольными коврами, двумя диванами, двумя креслами, четырьмя светлыми окнами. С потолка свисает хрустальная люстра. В углу икона Николая Угодника в так называемом «набожнике» из накрахмаленной белой ткани. Набожник украшает затейливая вышивка – орнамент, схожий чем-то с рунической вязью.

Федор перекрестился на икону.

– Не надо, – заморгал староста, замотал головой. – Не надо креста, мы в Иисуса Бога, на кресте казненного, не веруем.

– А я верую. – Невозмутимый Федор осенил себя крестом еще дважды, поклонился иконе.

«Опрометчиво начинать знакомство с неизвестным, вступая в споры о вере», – вздохнул тихонько Игнат. Кто-кто, а профессиональный эзотерик Сергач знал, о чем вздыхал. Откашливаясь, поправил галстук Фокин. Легко догадаться: Виктор надумал спросить, кого имел в виду староста, говоря «мы», почему эти «мы» не верующие и, ежели «мы» атеисты, зачем висит икона на привычном для православного человека месте?

– У вас, я гляжу, люстра, да? – опередил Виктора с вопросом Игнат. – Но линии электропередачи вблизи деревни не видно. Кабель тянули, да?

– У нас в Еритнице свой дизель. Мы не зависим от остальной области. Садитесь на ди... ди... ди... на ди... ди... на диваны. Кисель с блинами будете?

«Так ведь и стола вроде нету для угощений», – не успел сказать Сергач, как заговорил Федор:

– Спасибо, утром кушали. – Федор сел, зыркнул на «коллег», мол, и вы садитесь. – Благодарим сердечно за гостеприимство, но хотелось бы все ж таки выяснить: телевизионный репортер Андрей некоторое время назад появлялся в вашей замечательной деревне?

– «Замечательной деревне»? – повторил староста, часто моргая. Расплылся, рот до ушей, расхохотался. – За-ха-ха-меча-ха-ха-тельная, вы сказали? Вам, небось, по пути такого про Еритницу нарас...рас...рас...

Гости сидели, хозяин стоял, опершись на спинку кресла, и боролся с недугом заикания. Выглядел он в интерьере помещения с мягкой мебелью престранно – вроде и деревенский мужик, а руки не те. И уже успел заинтриговать Сергача нехарактерными для деревенских речевыми оборотами. И в огромном доме кроме него ни души. А если, скажем, москвичи вовсе не москвичи, а, допустим, маскирующиеся в чужие личины грабители? Как он думает, интересно, отбиваться от троих нехилых гостей? Обернувшись волком?

– ...такого нарас... рас... рассказывали. Авторитет у Еритницы в области незавидный. Подозревать нас во всех злодействах – обычное дело. Не верится, что вы приехали в Еритницу без особых подозрений. – На слове «особых» он сделал ударение, наиболее выразительно сморгнув. – Дайте слово, что никому не ска... ска... не скажете, и я рас... рас... расскажу ва... ва... ва...

«Интригует, черт!» – мысленно усмехнулся Сергач, устраиваясь поудобнее на диване.

– ...ва... ва... вам все. Я сниму подозрения с себя и своих людей. Дайте только слово, что мой рассказ не пойдет гулять по свету.

– Даем слово, – произнес Федор серьезно, без излишнего пафоса.

– Все, чем вы посчитаете нужным поделиться, останется между нами, – кивнул Фокин.

– Можете смело рассчитывать на наше молчание, – сказал Игнат, подумав: «Помимо прочего, ему, наверное, хочется перед кем-то выговориться, кем-то посторонним. На подобных желаниях делают бизнес психоаналитики... И все же странно: едва познакомились – и он уже спешит с откровениями, странно...»

Староста поморгал, оглядев по очереди троих гостей, сел в кресло, уставился в некую точку на полу, в пятнышко на ковре, и начал говорить. Сначала он стопорился на каждом втором-третьем слове и пучил глаза по-рачьи, но спустя несколько минут моргал все чаще, а заикался все реже. А через четверть часа слушатели свыклись с физическими недостатками рассказчика и всецело погрузились в нюансы рассказываемой истории. Истории ереси и болезни, людских заблуждений и судеб, борьбы за существование, желания выжить и жить по своим правилам, отличным от общепринятых.

Уже более двух веков минуло с тех пор, как переселенцы с Русского Севера осели в здешних лесах и основали деревню Николино, которую коренные жители переименовали лет полтораста тому назад в Еритницу.

Первые поселенцы пришли в среднерусский лес из-под Архангельска, где до сих пор еще живут их единоверцы, живут лучше, чем в Еритнице, и по сию пору помогают братьям и сестрам по вере, не рвут контактов, а наоборот, укрепляют их. К примеру, помогли не так давно деньгами на строительство дома для старосты. И на взятки милиционерам, дабы с большим рвением серопогонники надзирали за покоем в окрестностях.

И под Архангельском деревень николаитов осталось немного, а здесь на тысячи верст в округе Еритница, пожалуй, единственная деревня, в которой чтут древнюю веру. Из всех святых николаиты почитают одного только святого Николу. Он один управляет их Мирозданием, и даже иконы они называют «николами», подчеркивая тем самым, что иных божьих ликов не признают, ибо нет для них других богов, кроме Николы, который покровительствует русским людям.

В седую древность, задолго до Крещения Руси, бога, коего позже наименовали Николой, звали Велесом и изображали в виде медведя. Стилизованный силуэт медведя на старинных русских монетах здорово смахивает на бегемота, что смущало и смущает некоторых историков. И не только на монетах, но и на стенах церквей встречаются графики «бегемота» с подписью: НИКОЛА.

Христианство на Руси насаждалось зачастую огнем и мечом. Идолов жгли, ведунов топили, что, естественно, вызывало сопротивление и неприятие до тех пор, пока миссионеры не додумались обрядить прежних языческих богов в христианские одеяния. Так и Велес стал Николой. И вроде бы грех карать ревностных почитателей святого, коему молятся во всех православных храмах, но и смириться с ересью грех. Который грех грешнее, Церковь решить затруднялась, а николаиты тем временем жили потихоньку, глаза попам не мозолили, клали во гроб своим покойникам вместо распятия икону-Николу и устраивали в деревнях праздники – «братчины никольщины».

Что вынудило предков иммигрировать с Севера, то старосте неведомо. Иммигрировали, однако. И научились выживать, защищать замкнутые общины стенами страха, рвами суеверий. Едва поселились в глухой болотистой местности еретики с Севера, едва отстроились, поползли окрест странные слухи об оборотнях.

«Оборотни», «волкодлаки», «вервольфы», называйте, как кому нравится, только остерегайтесь их, не лезьте в болота круг Еритницы, бойтесь их, страшитесь! А крестьяне в изолированной деревеньке будут жить, как и жили, своим трудом тяжким, со своим Богом единственным, будут ездить, как и ездили, к единоверцам на Север за невестами, отсылать под Архангельск парней в примаки.

В эпоху страны Советов и в Еритнице утвердились колхозы. Присылали обкомы-райкомы в глухую деревню партийцев председателями, но, вопреки всем стараниям правящей партии, и тогда реальную власть в деревне имел лишь потомок волхвов, защитник веры в Николу и верующих в единого Угодника. А направленцы-председатели тихо спивались, боясь лишний раз выйти из сельсовета, боясь пожаловаться на оборотня в райкомы-обкомы и загреметь в психушку или, того хуже, лишиться за склонность к темным суевериям партбилета.