— Один?.. Кто ж у тебя так шумел в избушке?

— Никто, родимый. Вишь на дворе какая погода!.. Гром постукивал, да ветер гудел, а тебе и невесть что показалось. Э, да не на долго же приутихло, — продолжала старуха, поглядывая кверху. — Смотри-ка, от Киева какие тучи напирают… Ах ты, пташечка моя белокрылая, сердечная моя эк тебя в шалаше-то промочило! Да и тебе, кормилец, досталось… Ступайте же скорей в светелку да обсушитесь.

— Ах, мой милый друг, — шепнула Надежда, — какое страшное лицо у этой старухи! Речи ее приветливы, но взгляд… О, если б мы могли уйти скорей отсюда к батюшке!.. Как сердце мое замирает!..

— Боярин, боярин, где ты? — раздалось близ избушки.

— Это голос Торопа! — вскричал Всеслав.

И старинный наш знакомый, Торопка Голован, вбежал на огород.

— Насилу-то я вас отыскал! — сказал он, запыхавшись. — Скорей, скорей: за вами погоня, сюда идут!

Надежда побледнела, а рука Всеслава опустилась невольно на рукоятку его меча.

— От двадцати один не отобьешься, — сказал Тороп, заметив это движение. — Благо еще время есть, побежим скорей к Аскольдовой могиле, там, на Днепре, мой боярин дожидается вас в лодке. А, ты здесь, хозяюшка?.. Постой, куда, моя лебедка? — продолжал Тороп, схватив старуху одною рукой и развязывая другою свой пояс. — Чего доброго — ты, пожалуй, выйдешь навстречу к своим званым гостям, так лучше… Да полно, полно, моя красавица, не прячь свои руки белые, не загорят.

— Что ты делаешь? — вскричал Всеслав.

— А вот свяжу только ей руки, да ноги, заткну рот и впихну в этот шалаш.

— Зачем?

— Вестимо, лучше бы было ее повесить, да нам некогда; а жаль: осин-то здесь вдоволь. Да полно рваться, ведьма проклятая! — прибавил Голован, ударив кулаком старуху.

— Но что она тебе сделала?

— Эх, не мешай, молодец! — прервал Тороп, завязывая платком рот старухи. — Иль не видишь: ведьма-ведьма, а небось словечка не вымолвит. То-то же: знает кошка, чье мясо съела! Она хотела вас выдать руками.

— Возможно ли?

— Знаешь ли, кто у нее был в гостях? Садко, любимый слуга ключника Вышаты… Да вот дорогою я все вам расскажу. Помоги-ка мне втолкнуть ее в шалаш да закидать хворостом… Вот так!.. Пока ее станут искать, а мы будем уж далеко. Ну, теперь в дорогу! Да только смотрите не отставайте от меня.

Тороп и Всеслав с Надеждою, спустясь в овраг, пошли скорыми шагами к Днепру. Меж тем небеса снова помрачились; густые слои черных туч, застилая друг друга, расширялись медленно по небосклону. Мало-помалу исчезал дневной свет, и вдруг грозные, зловещие сумерки спустились на крутые берега Днепра. Дождь еще не шел, ветер молчал, но волны на реке вздымались все выше и выше, с воем катились одна за другою, выплескивались на берег и, шипя как змеи, рассыпались пеною по гладкому песку.

— Вот уж близехонько! — сказал Тороп, прервав свое долгое молчание. — Ну, жутко нам на Днепре будет, да делать нечего! Пойдем потише, боярин: вишь, как твоя невеста-то уморилась! Дай ей вздохнуть, а я меж тем расскажу тебе, как проведал об измене этой старой ведьмы… Я шел к вам от моего боярина; вот, как я поравнялся с пчельником, послышалось мне, что за плетнем, под навесом, кто-то крупно разговаривает. Я ближе, а говор все громче. «Кому бы, — подумал я, — в пчельнике живет один старик? Дай погляжу». Подошел. Смотрю в щель — ахти: человек двадцать варягов, мечник Фрелаф, челядинец княжеский Садко и задушевный твой друг Стемид! Я прилег наземь, приложил ухо к плетню. Слышу: спорят так, что хоть врукопашную. Стемид говорит: «Переждем грозу под навесом», а Фрелаф ревет: «Чего дожидаться, иль не слышите, — Садко божится, что мы неотменно их захватим». — «Да что вы верите этому сычу одноглазому! — закричал Стемид. — Ну статочное ли дело, чтоб они стали держаться близ Киева?» Вот уродина Садко и захрюкал как боров: «Эй, молодцы, не зевайте! Уж я вам говорю — попались зверьки в ловушку. Вахрамеевна на ветер словечка не вымолвит, и давеча, как я у нее был, так нагляделся и наслушался таких страстей, что у меня и теперь еще волосы порядком не прилягут; она обещала мне выдать их руками». Вот Стемид заговорил что-то еще, а я вскочил да бегом; прибежал в избушку — пустехонька! Один черный кот мяучит в сенях, да сова попрыгивает на насести. «Уж не она ли это, проклятая, обернулась совою? — подумал я. — Чего доброго!..» Глядь в светелку — вас нет; так меня варом и обдало! Я на огород… ну, да остальное вы сами знаете. Теперь, чай, ищут ее по всем углам. Пускай себе пошарят хорошенько, а не найдут, так авось и назад вернутся… Постойте-ка, да вот никак и место Угорское!.. Эка темнеть, подумаешь — словно в сумерки!.. А Днепр-то, кормилец, как расходился, так ревмя и ревет!

— В самом деле, — сказал Всеслав с невольным содроганием, — посмотри, как он волнуется и кипит.

— Чего ж ты боишься, боярин?

— Но разве мы не можем утонуть в Днепре?

— А за что ему, батюшке, потопить нас? — возразил спокойно Тороп. — Что мы ему сделали? Нет, молодец, все будет ладно, лишь только бы боярин мой не опоздал. Ну, вот и Аскольдова могила!

Наши беглецы, пройдя мимо развалин церкви, взошли на небольшую насыпь, венчающую главу высокого утеса. Как грозный старец-исполин, стоял он, склонившись угрюмо, над рекою; казалось, внимал ее буйному ропоту и как будто бы прислушивался к плеску волн, которые, крутясь и бушуя, обливали пеною его вековое подножие.

— Постой-ка, молодец! — сказал Тороп. — Вон что-то чернеется у того берега: кажись, лодка?

Всеслав устремил свой взор в мрачную даль, и хотя с трудом, но рассмотрел, что небольшой челнок, управляемый одним человеком, то исчезал среди волн, то снова появлялся на поверхности воды.

— Так и есть, это боярин, — продолжал Тороп. — Да и кого нелегкая понесет в такую погоду на челноке! Эк его поматывает, словно щепочку на днепровском пороге. Ну, трудно будет ему причалить к нашему берегу: вишь здесь какой прибой!

Вдруг порыв сильного ветра завыл в стенах разрушенного храма, небеса вспыхнули и вслед за оглушающим ударом грома зашумел проливной дождь.

— Ступай-ка с нею, молодец, в эти развалины, — сказал Тороп, указывая Всеславу на церковь. — Там все-таки хоть где ни есть за стеною приютиться можно, а то здесь ее вовсе, сердечную, дождем захлещет. А я сойду вниз да помогу боярину пристать к берегу.

Всеслав, прикрыв верхним своим платьем дрожащую от страха Надежду, вошел вместе с нею в знакомые ему развалины. Пройдя трапезу, они остановились под сводом, уцелевшим над тем местом, где некогда была святая святых.

— О, Всеслав, — сказала Надежда, — быть может, ты в последний раз стоишь со мною вместе в этом храме истинного Бога! Кто знает, еще несколько мгновений, и мы разлучимся навеки?..

— Навеки? — воскликнул юноша, прижав ее к груди своей. — О, нет, ничто в свете не разлучит меня с тобою!

— А смерть? — шепнула девушка, поглядывая робко вокруг себя.

— Смерть? — повторил Всеслав. — Нет, милый друг, Бог милостив, если ж он не судил нам спастись…

— То мы умрем вместе, — прервала с живостью Надежда. — Да, мой суженый, здесь на земле никто не разлучит нас, но там!.. Ах, Всеслав, разве Господь соединил уже нас неразрывными узами? Разве я жена твоя?.. О, с какою бы радостью я покинула этот грустный свет, если бы ты был моим супругом! Я слыхала не раз, что тех, коих Господь соединяет на земле, ничто уже разлучить не может. Всеслав, — продолжала Надежда, устремив умоляющий взор на юношу, — мы стоим теперь в храме истинного Бога. Он слышит слова наши… Назови же меня теперь, пред лицом Его, твоею супругою и обещайся не разлучаться со мною ни в здешнем, ни в будущем мире.

— Так, — вскричал Всеслав, — ты моя супруга! Да примет Господь, внимающий словам нашим, мой обет: и жить и умереть с тобою вместе.

— А я, — сказала Надежда, — обещаюсь пред лицом Его разделять с тобою и горе, и радость; быть верным твоим другом и повиноваться во всем точно так же, как я во всем повиновалась отцу моему… Но когда же я увижу его, Всеслав?.. Ты обещал мне…