— Толкуй себе! И мы знаем, что в душе вольны одни бессмертные боги, да ведь и голова-то у нас не чужая: как станут до нее добираться, так небось и ты испугаешься. Вон посмотри-ка на это деревцо: теперь оно стоит прямехонько — стрела стрелою, а, чай, сегодня ночью, как ветерок разыгрался по лесу, гнулось в три погибели и не раз припадало к матушке сырой земле. Придет беда, согнешься и ты.

— Перед неправдою… никогда, Торопушка!

— Ой ли?.. Ну, Алексей, борода у тебя седая, а ум-то, видно, молодой. Я слыхал от богатых людей, что и они ничего не боятся; да то иная речь: богатому подчас и сам великий князь поклонится, а знатные-то бояре и вчастую. Уж полно, не богат ли и ты? Постой-ка, дедушка, что это?.. Ого, да ты что-то здесь копал… Ну, так и есть!.. Ни свет ни заря!.. И впрямь, не клад ли какой зарывал?

— Ты не ошибся, Тороп. Я зарыл здесь бесценное сокровище: это могила двух праведников.

— Сиречь: добрых людей?.. Э, уже не тех ли, что третьего дня хотели принести в жертву?

— Тех самых.

— Доброе дело, Алексей! Кабы не ты, так, может статься, они сердечные, и теперь не были бы преданы земле. Да не родня ли ты им?

— Да, они называли меня отцом своим.

— Как так?.. А я думал, что у тебя детей всего-навсего одна дочка.

— Нет, Тороп, все христиане мои дети.

— Так они были христиане? Вот что!.. То-то Богомил так на них и взъелся. Уж он бесился, бесился, когда ему пришли сказать, что великий князь отменяет жертвоприношение; да ну-ка с сердцов колотить всех своих челядинцев. Досталось бы и мне на орехи, кабы я не догадался и не запел любимой его песенки:

Вот он немного и стих: стукнул меня раза два по маковке, да на том и съехал. Ведь, правду-матку сказать, он только худо нас кормит, а жить с ним можно. Да я вдесятеро больше боюсь настоящего моего господина: когда не сердит — болтай с ним что хочешь, а коли осерчает — ну, беда, да и только! Успел увернуться — жив, не успел — прощайся с белым светом! Уж куда крут! Что и говорить: ему служить — не малину есть!

— Так зачем же ты ему служишь?

— Зачем? Да ведь и отец мой ему служил, и дедушка служил его батюшке; мы испокон веку коренные слуги его роду и племени. А уж когда и деды мои и прадеды ели хлеб-соль его пращуров, так мне и подавно не приходится его покинуть; худо ли при нем, хорошо ли, а делать нечего — куда он, туда и я… Эге, смотри-ка: вон уж и солнышко всходит — эк я с тобой заболтался. Прощай, добро!.. Да, пожалуйста, не ершись с моим боярином: тише едешь — дальше будешь, дедушка. Прощай.

— Постой! — загремел в кустах грозный голос, и незнакомый вышел на поляну. — Зачем ты здесь? — продолжал он, подойдя к Торопу. — Что у тебя за свиданье с этим стариком?.. Ну что ж ты молчишь?.. Отвечай!

— Не гневайся, боярин! — сказал с низким поклоном Тороп. — Помнишь, я тебе сказывал, что обещал купить веретено дочери этого доброго человека? Я сегодня за тем к ней и заходил, да вот поразговорился кой и о чем с ее батюшкой.

— Ты чересчур любишь болтать! — прервал незнакомый. — Добро, останься здесь: ты мне надобен.

Тороп поклонился и, соблюдая почтительное молчание, отошел к стороне.

Незнакомый не говорил ни слова; он стоял против Алексея и, устремив на него свой угрюмый взгляд, казалось, рассматривал его с большим вниманием. Алексей, облокотясь на заступ, также молчал. Сначала он глядел спокойно на незнакомого, но вдруг светлые взоры его помрачились, и что-то похожее на ужас и отвращение изобразилось на лице его.

— Чего ты от меня желаешь? — спросил он наконец не ласковым и кротким своим голосом, но с приметным негодованием.

— Ай, ай, ай! Худо! — сказал про себя Тороп, поглядывая боязливо на своего господина.

— Молчи, старик! — прервал незнакомый. — Не я, а ты должен отвечать на мои вопросы.

— Так спрашивай.

— У тебя есть дочь?

— Есть.

— Ее зовут Надеждою?

— Да.

— Ты христианин?

— Да.

В продолжение этого отрывистого разговора незнакомый не переставал смотреть пристально на Алексея; прислушивался с беспокойством к его голосу, и мало-помалу как будто бы воспоминание о чем-то неприятном покрыло морщинами высокое чело его.

— Какое сходство! — прошептал он. — Этот голос… этот взгляд… Да нет, не может статься! Как зовут тебя, старик?

— Алексеем.

— Послушай, Алексей: я хочу дать тебе полезный совет.

— Спасибо. Но я уж стар и знаю по опыту, что не все советы полезны. Иной советует для того, чтоб верней погубить легковерного, который полагается на его совесть.

Незнакомый посмотрел с недоумением на Алексея и помолчав несколько времени, продолжал:

— Нет, я не губить хочу тебя, а спасти от гибели. Ты знаешь княжеского отрока Всеслава?

— Знаю.

— Но знаешь ли ты, кто этот Всеслав?

— Он добрый юноша и жених моей дочери.

— Твоей дочери! — повторил насмешливо незнакомый. — Дочери простого дровосека! Посмотрим, стоите ли вы оба этой чести? Слушай, старик: если ты станешь исполнять все мои советы, то дочь твоя будет женою Всеслава; но страшись и помыслить!..

— Мне страшиться? — прервал твердым голосом Алексей, кинув презрительный взгляд на незнакомого. — Мне нечего страшиться: я не изменник и не предатель.

Незнакомый вздрогнул и хватился за рукоятку своего меча; его посиневшие губы дрожали, а из-под нахмуренных бровей, как молния из-за черных туч, засверкали его грозные очи.

— Видишь ли, — продолжал спокойно Алексей, — я слабый старик, без оружия, кругом дремучий лес, мы одни с тобою; но я верую в Господа истины, верую, что без воли его ничтожна вся воля земная. Совесть моя чиста, и я не боюсь тебя, цареубийца!

— Это он! — вскричал с ужасом незнакомый. — Тороп, оставь нас одних!.. Ступай! — продолжал он громовым голосом, заметив, что служитель не спешит исполнить его приказание.

Тороп сошел с поляны и спрятался за густой ореховый куст, из-за которого он мог слышать и видеть все, что происходило на лугу.

— Варяжко, — сказал незнакомый, подойдя ближе к старику, — так это ты? О, теперь я ничего не опасаюсь: мы верно поймем друг друга.

— Мы! — повторил Алексей. — Боже правосудный, — прошептал он, смотря с горестью и состраданием на незнакомца, — до какой степени может ожесточиться сердце человеческое!.. Итак, последняя искра совести потухла в душе твоей?.. Злодей, ты узнал меня: так чего же ты от меня хочешь?

— Я хочу подать тебе мою руку и сказать: Варяжко, забудем прошедшее! Я не могу переменить того, что было, не могу возвратить жизнь Ярополку; но настоящее и будущее в воле нашей, и я готов загладить мое преступление.

— Загладить твое преступление? — сказал Алексей, поглядев недоверчиво на незнакомого. — Нет, — продолжал он, покачав печально головою, — в этих кичливых взорах, на этом надменном челе я не вижу и признаков раскаяния.

— Раскаяния!.. И, Варяжко, что проку в этой бесплодной добродетели слабых душ? Пусть плачут и раскаиваются жены наши; но мы… нет, верный слуга злополучного князя Киевского; нет, не слез требует неотмщенная тень Ярополка: он жаждет крови!..

— Крови! — прервал Алексей. — Дикий зверь, иль не довольно еще ты упился кровью человеческою?

— Да, Варяжко, Владимир должен погибнуть!

— Безумный, тебе ли мстить за смерть Ярополка? Не ты ли сам предал его в руки Владимира? И неужели ты думаешь загладить твое преступление, соделавшись вторично цареубийцею?

Незнакомый поглядел с удивлением на Алексея.

— Старик, — сказал он, — не обманулся ли я? Ты ли тот неустрашимый воин, тот верный слуга своего государя, тот Варяжко, кипящий местью?.. Я знаю, он клялся отомстить за смерть своего государя и, верно, не забыл своей клятвы.