Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Не успевши еще палец о палец ударить, он мечтает о великих открытиях! – подумал князь. – А ну, – скажем ему, – господин капитан-лейтенант, за дело! Мы назначили вас не открытиями заниматься, а везти груз на Камчатку, делать черное дело, так извольте… Ученые замыслы! Литке! Константин! А там народ мри с голоду!»

Великий князь открыл на днях причины своего неудовольствия. Ему не нравится новая яхта, и он просит заказать другую в Англии.

Теперь капитан-лейтенанта можно поучить.

– То, что вы говорите, хорошо! – пробубнил князь в усы и, помолчав, добавил строго: – Но надо позаботиться о грузах, которых ожидают на Камчатке и в Охотском порту с большим нетерпением. Транспорт еще не спущен на воду, а вы обольщаетесь надеждами и строите обширные планы. Дай бог, – продолжал он, – чтобы вы попали на Камчатку поздней осенью сорок девятого года. А вам оттуда еще в Охотск надо идти. В Охотском и Петропавловском портах люди голодают, нет муки, амуниции. Туда мы посылаем пушки, порох. Сумма денег ассигнована на плаванье транспорта на один год. Раньше чем за год еще ни один корабль не проходил из Кронштадта в Петропавловск. Какие же тут исследования? Кто же будет испрашивать специальные средства?

Невельской пытался возражать, сказал, что можно обойтись без особых средств, – он и это предвидел, – но Меншиков не стал слушать.

– Прежде всего вы должны исполнить свои обязанности. Позаботьтесь, чтобы транспорт доставил все грузы вовремя. У вас еще нет судна. Да и об Амуре есть сведения, которые опровергают ваше мнение. А главное, – эти слова он произнес со значением, как бы показывая Невельскому, что знает еще что-то, о чем не хочет или не имеет права говорить, – есть особый взгляд на этот вопрос.

Невельской не придавал значения подобным намекам, которые приходилось ему слышать всегда. Он был уверен, что ни у Меншикова, ни у других министров нет никаких сведений, что все их убеждения основаны на пустых вымыслах и донесениях полуграмотных чиновников, а также на страхе перед всем новым.

– Устья Амура заперты непроходимыми мелями, – продолжал Меншиков. – Да, кроме того, возбуждение вопроса об описи Амура повлечет переписку с графом Нессельроде, – добавил он, видя, что офицер все еще упорствует. – А у Нессельроде свое мнение на этот счет.

– Но это мнение ошибочно, ваша светлость!

– Ну вот, поди потолкуй с Нессельроде, – хладнокровно ответил Меншиков.

«Какая чушь! – подумал Невельской. – Рассуждают как богаделки, а не как первые лица империи».

Меншиков смягчился. Он решил все объяснить этому офицеру.

– Если испрашивать средства на исследование, то министра иностранных дел обойти нельзя, он должен просить разрешения государя, а Нессельроде никогда на такую опись не согласится.

Невельской хотел возразить, что можно устье реки Амура исследовать совсем без ведома Нессельроде, как бы случайно при описи берегов Охотского моря, но смолчал, полагая, что не следует заходить далеко.

Дальше пошел разговор о постройке судна.

Покинув кабинет князя, Невельской не поколебался в намерении убедить князя в необходимости исследования Амура. Ему казалось, что Меншиков хотя и уверял, что это бесполезно, но сам-то он не может не желать исследований устьев Амура. Он, верно, и противится только из-за того, что после кругосветного путешествия не останется времени, а испрашивать на это особых средств не хочет из-за размолвки с министром иностранных дел Нессельроде, с которым Меншиков, как все знали, был не в ладах. К тому же Невельской прекрасно понимал позицию князя – очень похоже было, что втайне князь сочувствует. «Конечно, он должен требовать с меня доставки грузов. Он прав». Невельской решил отложить эту беседу и больше не являться в Главный морской штаб с пустыми руками и с фантазиями.

Он спустился в кораблестроительную часть, где его, как командира строящегося судна, ждали дела. Закончив их, Невельской выехал в гавань.

Когда пролетка, гремя по обмерзшим камням набережной, проезжала мимо памятника Петру, во мгле над крышами стояло красное низкое солнце, и Невельской невольно вспомнил, как еще в детстве узнал мысли Петра о важном значении реки Амура для России, как потом увлекся историей, добыл записки первых русских завоевателей Сибири, описание подвигов Хабарова и войны на Амуре, как постепенно возникала в его уме картина русской жизни в Приамурье два века тому назад.

Вспомнил он, как мальчиком стоял на террасе со старой подзорной трубой в руках и, глядя на костромские леса, воображал себя на капитанском мостике у африканских берегов, как впервые увидел он Волгу и как затрепетало его сердце, когда на реке шла простая барка с парусом…

И дальше – Петербург, корпус, мечты, мечты у карты, у атласа, чтение, разговоры с товарищами, годы надежд и ожиданий. Мысли возвращались к Амуру. Памятник Петру был высеченным из камня напоминанием о том, что на Востоке для России нужно прорубить окно в мир, к Великому океану.

Возница свернул мимо Сената. Желтых стен морских канцелярий Адмиралтейства теперь не стало видно за площадью, залитой туманом, из которого кое-где проступали черные, голые деревья. Над ними на огромной высоте сверкнула огненная трещина. Это на солнце сквозь мглу проступил и зазолотился шпиль Адмиралтейства.

Глава седьмая. Мечты

На юте «Авроры» – адмирал Литке и капитан Мофет. Оба в клеенчатых плащах и фуражках. Тут же рулевой матрос, большой, безмолвный и послушный, как часть штурвала.

Сумерки. Низкое мохнатое небо. Серое небо, черно-серое море, слабый дождь. Мерные удары тяжелых волн через равные промежутки времени.

Этот дождь и противный курсу ветер продолжаются неделю.

Рядом с адмиралом стоит высокий светлый мальчик лет пятнадцати. Он одет в матросский бушлат и парусиновые штаны.

Мерное покачивание судна. Редко-редко море выбросит на палубу тяжелую волну.

Адмирал и капитан в высоких капюшонах, и светлый мальчик-матрос, и огромный рулевой выглядели в этот ровный шторм как рыцари в осажденном замке.

Быстро подходит молодой лейтенант. Он откуда-то из серой мглы, оттуда, где бак, где впередсмотрящий, где делают промеры, где матросы прячутся от ветра, или что-то ворочают, связывают, плетут, или чистят, или курят, прижавшись плечом к товарищу. Где смола и бухты канатов, где кнехты, где люди, привычные к этому серому морю. Там все время идет какая-то мерная и почти невидимая работа, похожая на возню, и кажется, что эти люди, как рабы, тащат на себе судно, а не высокие и торжественные паруса, распустившиеся, как облака, над палубой.

– Виден датский берег! – говорит лейтенант, обращаясь к капитану и адмиралу.

Капитан молчит.

– Близок датский берег, ваше высочество! – назидательно и с почтением говорит усатый рыцарь-адмирал, обращаясь к мальчику.

– Прекрасно, Федор Петрович! – раздается в ответ. Его высочеству скучно. Датский берег – это все-таки что-то новое. Шведский берег давно надоел. Мальчик переводит взор на лейтенанта с надеждой, не скажет ли Геннадий Иванович еще что-нибудь интересное. Но Геннадий Иванович занят чем-то; не до того…

Адмирал дает мальчику подзорную трубу. Константин смотрит, улыбается. Он смотрит долго, словно хочет рассмотреть, найти на серой полоске Копенгаген или Эльсинор… Но нет ни столицы, ни замка Гамлета. Он проводит трубой по горизонту, поворачивается лицом к корме, смотрит туда, где на востоке волны и тьма слились, потом для развлечения наводит подзорную трубу прямо на борт, на снасти, себе на растопыренные пальцы.

А рыцари в капюшонах все так же холодно и непоколебимо глядят вперед, лицами на ветер.

– Будем рифить, Федор Петрович, – говорит высокий, худой капитан.

– Да, ветер крепчает.

– В Зунд не пойдем! Надо уходить в море.

Серое море, кажется, разразится сегодня ночью бурей.

– Лево руля! – приказывает капитан.

Матрос-громадина и огромный штурвал заработали, застучал трос под палубой. Волна ударила в борт, судно накренилось.

11
{"b":"30497","o":1}