Мы совершаем необдуманные поступки, цена которых со временем становится непомерной, разъедающей нестойкие основы наших сердец. И кто знает, действительно ли мы виноваты, или это некий божий промысел диктует нам свою волю, дабы мы прошли многократно повторяющиеся испытания? Испытания смертью, несчастной любовью, предательством... Корень учения горек, но плод опыта со временем становится настолько ядовитым, что полностью выжигает все нутро...

С раннего детства девочке внушают, что ее главное предназначение – выйти замуж и рожать детей, а пребывание в доме родителей, свихнутых на этой теме денно и нощно, рано или поздно возымеет свой результат – и вот тебе новая ячейка общества, основанная на опыте, позаимствованном у родителей. Дом и семья, построенные на зыбучем песке чужих иллюзий и не имеющие в основе крепкого фундамента любви и уважения... Без любви женщина вянет быстро, и даже присутствие в ее жизни маленького человечка – родного существа, которому отдается все лучшее без остатка, – не может заполнить гулкую пустоту сердца. Чем тоньше и ранимей ее природа, чем возвышенней и романтичней ее существо, тем невероятней в этом свинцовом мире найти неведомую, но обугленную тем же недугом одиночества душу.

Птица, попавшая в чужую стаю, рискует быть заклеванной и отвергнутой, но из этой ситуации есть выход: перекраситься внешне и чирикать как все, сохраняя свой внутренний мир от посторонних взоров, или покинуть стаю, пробуя выжить самостоятельно и надеясь на фантастическую встречу. Если тебя не устраивает тяжелая и скучная работа, ее можно поменять – может, не так легко и быстро, как хотелось бы, но довольно безболезненно. Если не интересна компания, то избежать неприятных людей тоже достаточно просто, сократив отношения до минимума. А куда деться в родном, но постылом доме, как избежать угнетающих встреч с человеком, предназначенным тебе Богом и людьми, как ограничить физическое и моральное насилие, как не озвереть от этого, не сойти с ума, когда твоя психика уже не выдерживает раздвоенности или растроенности твоей погибающей и задыхающейся сущности? Это самое страшное – идти домой, как на каторгу, пожизненный этап, в пыточную камеру. От добра добра не ищут – может, правы те, кому в семейном гнезде если не комфортно, то довольно сносно, и другой жизни они не представляют или не хотят себе представить? А ты просто зарвавшееся ничтожество, некоронованная принцесса, грезящая о несбыточном и рвущаяся, как птица в невидимых никому силках, и постепенно рассыпаешься в прах...

Но когда уже кажется, что чаша страданий переполнилась до краев, и тоненькая жизненная ниточка, натянутая до предела, готова вот-вот оборваться, в постылую жизнь вдруг врывается чудо – чудо внезапной любви, воскрешая угасшие утренние прозрения, наполняя пульсирующими жизненными токами ослабевшее сердце.

«Милостивый Боже, если это твой очередной тактический ход, и эта любовь – всего лишь иллюзия, дарующая мгновенье счастья и требующая взамен годы страданий, то я была согласна на нее и на это страдание, ибо нет ничего страшнее омертвения души и окаменелости сердца... Я согласна принять эту радость и эту боль, Господи, я согласна... – исступленно шептала Мира. – Потому что звуки его голоса нежно касались струн моего сердца, потому что мои глаза тонули в бесконечности его зрачков, потому что его несмелые прикосновения заставляли трепетать меня всю, без остатка...»

Прошли годы. Раны постепенно рубцевались, напоминая о себе все реже... Мира устроилась на работу в библиотеку и буквально утопила себя в зыбком море слов, оформленных в подрагивающие строки, оттиснутые на тонкой зыби пожелтевших страниц казенных книг. Эта близость к многократно изученным словам позволила ей не превратиться окончательно в пошлую бабу, в стареющую злую тетку... Но любые книги мертвы, если в них не вносить удивительных поправок, диктуемых восторгом озябшего на ветрах бытия случая.

...Константин был невероятно худ. Когда он тихим голосом попросил работы Жака Деррида, у Миры забилось сердце. До сих пор никто ни разу не спрашивал книг ее любимого философа.

– Какая работа вас конкретно интересует?

– «Письмо и различие».

– К сожалению, у нас нет этой книги... Но... Извините, может быть, это неудобно... но у меня есть эта книга дома. Я завтра могу принести ее... Зайдете?

– О, я был бы вам несказанно благодарен... – Константин посмотрел Мире в глаза, и она внезапно смутилась.

– Вы тоже увлекаетесь Жаком Деррида?

Она кивнула.

– Вы тоже считаете, что «мир есть текст»?

– Я верю в метод деконструкции, в процессе которой выясняется, что текст – это случайный набор цитат-археследов, – ответила Мира.

– Я тоже.

Этот болезненно истощенный мужчина непреодолимо притягивал Миру своим тихим голосом, своей слабостью, бледностью, потусторонностью.

– Я пишу о нем диссертацию, – он улыбнулся и опустился на стул. – Основная идея заключается в том, что многослойность и загадочность текстов Деррида – это зеркальное отражение сложности его личности. Как у почтовой открытки, у его философии и у него самого две нераздельно сросшиеся, образующие одно целое стороны. Он мыслитель-европеец, наследник, реинтерпретатор и оппонент линии Платона, Декарта, Гегеля, Гуссерля. В то же время он – обладатель еврейского духовного наследия, составлявшего глубинный смысл его творчества...

Они проговорили несколько часов. На следующий день она принесла нужную книгу, и он долго и восторженно благодарил Миру. Так завязалась дружба, постепенно перешедшая в нечто большее... Старенький диванчик за стеллажами книг стал хранителем их странной, испепеленной усталостью жизни близости.

Упругие путы запоя обвили Николая, словно удавы, ставшие модными обитателями даже некоторых коммунальных жилищ, заменив безобидных, тривиальных кошечек и болонок. Его комната в родительской квартире осталась той же, ничего не изменилось за два десятка лет: потертый письменный стол, огромный тяжелый шкаф темного коричневого цвета, расшатавшаяся кровать. Эти вещи были знакомы ему с незапамятного детства. Вернувшись после встречи с Мирой с непочатым ящиком водки, он сразу же заперся и практически не выходил, грубо крича на родителей и отгоняя их от себя.

Он пил до тех пор, пока не начинал блевать. Потом он пил еще и еще. Постепенно водка залила все, что можно залить, и притупила то, что еще хоть как-то могло ранить...

Мать то ругалась, то тихонько плакала под дверью, отец хмуро молчал. Неожиданно подступил май. И однажды, когда теплый порыв ветра ворвался в пропахшую табачным дымом и перегаром комнату, Николай, хотя и был весьма пьян, неожиданно пошел в ванную комнату и привел себя в порядок. На стене висело то же самое зеркало, щербины в котором были знакомы ему лучше, чем очертания континентов на географической карте. Он с трудом вымылся, побрился, надел чистое.

– Мам... – спросил он рассеянно, не глядя на заплаканную мать, с удивлением взиравшую на преобразившуюся внешность сына. – У вас Первомай все еще празднуют?

– Да кто как, – растерялась мать. – А ты что же, на демонстрацию собрался?

– Нет, просто поздравить кое-кого надобно... – у него заплетался язык.

– Куда ж ты такой бухой пойдешь?

– А что? Я вполне... ничего! – Николай пригладил оставшиеся от былой пышной шевелюры волосы на затылке. – Совсем постарел я... – вздохнул он.

За дверью слышались голоса и звон посуды. Видимо, за столом собралась компания. Он решительно позвонил.

– Ничего, это даже хорошо, что все в сборе.

Дверь открыла незнакомая девушка.

– Ой, а вы к кому? – спросила она.

– Кажется, у Миры был сын...

– Я его невеста...

– Я так и подумал... А где Мира?

– Проходите...

Он сразу же встретился глазами с Мирой. По левую руку от нее сидел грузный мужчина с хмурой внешностью. «Муж» – с отвращением подумал Николай. По правую руку – худой, буквально скелет, человек с глубоко запавшими глазами... «Любовник» – еще с большим отвращением решил он.