– Не правда ли, дитя? – сказал Гуго. – Да, стоит всех ваших пуховиков и духов Ульмских, ведь так? Я совершенно отделался от этой проклятой итальянской лихорадки только тогда, как попал сюда. В ваших сырых долинах просто дышать невозможно, – смотри, какая перспектива открывается перед нами. Ну, что ты скажешь об Орлином Гнезде?

Лес остался далеко позади наших путников, они дошли до круглой горы, огибаемой тропинкой, по какой шли. Влево, на вершине скалы, отделяемой от них мрачной пропастью, возвышалось массивное здание из красноватого камня, с громадной башней.

– Так это Адлерштейнский замок? – вскричала Христина.

– Он самый и есть, дочка; и часа через два ты будешь там, если только черт не помешает и ты не оступишься. Но, предупреждаю тебя, если оступишься, тогда сам сатана не спасет тебя.

Христина собралась с силами, и подавила страх. Один вид винтообразной тропинки так ошеломил девушку, что она закрыла глаза. Вскоре отец с дочерью обогнули гору, и вышли на тропинку, внизу которой была пропасть. Когда Христина решилась открыть глаза, она увидала, что овраг походил на громадную расщелину, бороздившую склон горы, и что поток, образовывавший Спорный Брод, катился по дну этой пропасти. Овраг продолжал свою извилистую кривую линию по-видимому до одной из самых высоких вершин, и по мере своего повышения делался менее и менее глубоким; но в том месте, где теперь находилась Христина, он был чрезвычайно глубок и являлся в самом мрачном, ужасающем виде. Тут Христина увидала, что Орлиная Лестница ничто иное, как ряд террас из обнаженных скал, и на одной из них возвышался замок. Нелегко было Христине понять, каким образом был построен этот замок, и как она сама дойдет до него. Сквозь горы виднелись зеленеющие луга и леса, расстилавшиеся по долине; и когда Гуго показал дочери Спорный Брод, казавшийся ей теперь ближе к замку, чем они были сами, она спросила, зачем они сделали такой круг.

– Потому что мы уже ведь не в самом деле орлы, – отвечал Гуго. – Видишь ли ты, над самым двором замка ту скалу, что вдруг обрывается и спускается в глубину долины, как крепостная стена? Утес, на который мы поднимаемся теперь, не так перерыт, как та скала, река вынуждена делать там такие скачки, какие может делать только серна. Есть там вверху тропинка, по ней ходит иногда барон Эбергард, – он привык ходить по ней с детства, но я не в состоянии решиться по ней идти. Га! Га! Твой дядя может говорить что хочет об императоре и его союзах, увидишь, что заговорит сам император, как заедет сюда.

– Однако немало замков заставили сдаться, моря их голодом, – сказала Христина.

– Вот как! ты и это знаешь! Да, правда, случалось. Но видишь ты этот ручеек, – вон там внизу? – сказал Гуго, указывая на пенившийся ручеек, перескакивавший со скалы на скалу к противоположному склону горы. – Этот ручей пробегает через двор замка, и никогда не высыхает. А видишь скалу, где стоит самый замок? По ней идет винтообразная тропинка, ведущая в деревню Адлерштейн, которая находится на другом склоне горы. И горе будет вассалам, если они не доставят в замок необходимое количество съестных припасов!

Страшная покатость почвы поглощала все внимание Христины. Дорога, или лучше сказать, ступени каменной лестницы спускались к берегу потока, на самом дне оврага, и поднимались по противоположному берегу вдоль остроконечных скал. Подниматься по этим ступеням было так трудно, что сам Гуго взбирался по ним, опираясь на палку, придерживая мула под уздцы, но всего чаще смотрел на дочь, и протягивал руку, чтобы поддерживать Христину, когда та готова была упасть в обморок. Бедная девушка слишком боялась отца, чтобы позволить себе крик или жалобу, но когда отец увидал, как она усиливалась скрывать страх, он не только не выказал в отношении к ней суровости, а напротив хотел дать ей почувствовать силу своего покровительства.

Вдруг, над их головами послышался голос:

– Как! Сорель! Ты привез ее! Эрментруда умирает от нетерпения ее увидать!

Слова эти были произнесены на самом вульгарном наречии и самым грубым акцентом; это неприятно подействовало на слух Христины, тем более, что частые сношения с иностранными купцами и влияние латинского языка много способствовали к усовершенствованию наречия в городах, – и к этому-то утонченному говору с детства привыкла Христина.

Немалое было ее удивление, когда по жестам отца и по тому, как он относился к говорившему, она поняла, что это должен был быть одним из владетелей замка.

Христина подняла глаза, и увидала на тропинке, над их головами, сильного, высокого человека, загорелое лицо которого составляло резкую противоположность с цветом волос, усов и бороды, до такой степени бесцветно белокурых, что можно было приписать такое бесцветие влиянию атмосферы. На нем была надета куртка из буйволовой кожи, еще более потертая чем та, в какой приехал к брату Гуго Сорель; но зато куртка эта была опоясана роскошным кушаком, на котором висел серебряный с чернью охотничий рог. На шляпе было орлиное перо, прикрепленное большой золотой итальянской монетой.

Человек этот пристально взглянул на Христину, но не удостоил ее поклоном, и начал расспрашивать ее отца о его поездке на том же грубом наречии, на каком говорил прежде.

Тут мгновенно рассеялись некоторые заблуждения Христины. Она приготовилась встретить в горных властителях опасных бандитов, но воображала, что они отличаются изящными манерами, деликатным обращением, обыкновенно соединенными с знаменитым происхождением.

Предстоящий теперь перед ней человек, хотя и не был лишен некоторой важности в осанке, но приемы его и говор были грубее приемов самого последнего из учеников Годфрида. Христина не могла не подумать, что опасения ее доброй тетки, Иоганны, насчет возможности влюбиться в одного из таких баронов, были напрасны.

Между тем, последнее усилие мула поровняло путников с замком. Гуго сказал дочери совершенную правду замок был окружен с двух сторон глубокой пропастью, с третьей высокой остроконечной скалой, соединявшейся с одной из ступеней Орлиной Лестницы. С четвертой же стороны ручей образовал глубокий ров, откуда немного далее снова вырывался и впадал в глубину оврага Над этой бездной был наброшен временной мост, так как подъемный мост в то время чинился Здесь Христина принуждена была сойти с мула и пройти это пространство пешком. Но при виде этой движущейся доски, она в ужасе отступила; между тем, отец ее, занятый возней с мулом, и не думал подать ей руку.

Молодой барон громко расхохотался, – что нисколько не могло его возвысить в мнении Христины, но, вместе с тем, барон взял ее за руку и повел по мосту, говоря:

– Ха, ха, ха! Сейчас видно, что она воспитана в городе!

– Благодарю вас, – сказала Христина, готовая заплакать при виде зрелища, представшего ее глазам.

Когда въездные ворота, – едва настолько высокие, чтобы пропустить человека верхом на лошади, – отворились перед нашей героиней, ей показалось, что она входит в двери темницы. Въехав во двор замка, Христина перекрестилась и прошептала молитву. Двор этого замка не походил на те дворы, которые дали свои названия жилищам государей, двор, где слышался только шепот влюбленных и изящные, приветливые речи. Если говорить правду, двор этот походил скорее на конюшню. В одном отдаленном углу, Маленький Портной перевязывал рану Нибелунга. Три громадных борова рылись в куче мусора, штуки четыре или пять больших, свирепых с виду, собак кинулись навстречу своему товарищу Фестгольду, а старый длиннобородый козел, стоя на куче навоза, казалось, был готов забодать каждого пришельца.

Христина не помнила в последствии, каким образом ей удалось перейти этот грязный двор и дойти до низкой двери, за которой находилась широкая, но шероховатая лестница. Конюшни занимали весь нижний этаж главного корпуса здания, лестница же вела в первый этаж, а оттуда в большую залу, откуда слышались жесткие, грубые голоса.

Войдя в залу, Христина увидала вокруг длинного стола вооруженных людей, свободно за ним заседающих. На конце этого стола сидел пожилой человек и полудремал. Это был сам барон Адлерштейнский; черты его лица были резче, жестче, чем черты сына; но когда старый барон проснулся и заговорил с Гуго, Христина заметила по его тону и приемам, что он не был до такой степени совершенно невоспитан, как его сын. Подле барона сидела женщина высокого роста, в темном платье; ее-то голос желчный и повелительный так неприятно поразил слух Христины, когда она вошла в залу. Пирамидальная прическа еще более увеличивала рост баронессы, и придавала ей какой-то фантастический вид при слабом освещении дымной залы. Черты лица ее сохраняли следы прежней красоты, но теперь приняли суровое и отталкивающее выражение.