– Я полагаю, вы собираетесь передать мне последние слова покойной? Неужто мою жену перед смертью мучили угрызения совести?

Сначала у нее зажглось по пятну на каждой щеке, потом румянец пополз по аскетическим скулам до бровей, а внизу дошел до шеи. У Кэтрионы Синклер была удивительно белая кожа, необычно белая для темноволосой женщины – прекрасная северная кожа, не привыкшая к обилию солнца. Черты лица ее, возможно, отличались излишней четкостью, и его нельзя было назвать миловидным, но краски были совершенны. Доминику даже захотелось прикоснуться к ней.

– Мне очень жаль, – сухо сказала она, – но вынуждена вас разочаровать – я не стану рассказывать вам о чувствах, которых не было. У меня к вам совсем другое дело, и оно не терпит отлагательства. Где мы могли бы уединиться?

На лестнице послышались чьи-то шаги – видимо, Джек решил отправиться в свои покои. Вот и славно – Доминик вовсе не хотел, чтобы его брат принимал участие в их разговоре. Он схватил Кэтриону за локоть, втолкнул в ее комнату и плотно закрыл дверь.

– Можно поговорить здесь, если не возражаете. Так что, черт побери, вы хотели мне сказать?

Кэтриона огляделась. Шкаф красного дерева, кровать с парчовым покрывалом... Хотя в комнате стояла и другая мебель, это, конечно, была спальня. Доминик стоял очень близко, он почти касался ее руки; она ощущала его длинные пальцы сквозь материю на рукавах, и от этого у нее по коже забегали иголочки.

Доминик прошел через комнату и указал ей на кресло вблизи камина.

– Конечно, я веду себя неподобающе, но, ради Бога, не смотрите на меня так, а то это сильно смахивает на встречу пугливой классной дамы с бешеной собакой. Вы можете безбоязненно провести со мной четверть часа – я не стану лишать вас невинности, можете мне поверить. Если, конечно, вы сами этого не пожелаете.

Кэтриона стояла как вкопанная, сцепив руки так крепко, что они заныли. Наблюдая за ним, она отметила пластичность его движений и бесспорную уверенность в себе, как будто он представлял себя на театре военных действий, где отдавал команду войскам.

Наконец, сдвинувшись с места и подойдя к креслу, она села.

– Вы не хотите подкрепиться? – Доминик взял поднос и передал ей в руки. – Сделайте одолжение. Я не буду беспокоить вас. Перекусите, а потом мы поговорим.

Кэтриона взглянула на поднос. Со вчерашнего дня, кроме куска дешевого ржаного хлеба и небольшой порции сыра, у нее не было во рту ни крошки, и вид пищи вызвал у нее легкую слабость.

– Я согласна.

Она откусила немного от тонкого куска говядины, положенного на хлеб. От мяса исходил густой аромат вина и пряностей. Усилием воли Кэтриона заставила себя есть медленно, но ее голод не остался незамеченным.

Опустившись в кресло напротив, Доминик молча наблюдал за ней.

Он расстегнул пуговицы на сюртуке, чем поверг ее в невероятное смущение: так выглядел, должно быть, афинский дискобол, высеченный из камня резцом великого мастера. Вместе с тем в Доминике заметна была и некоторая шероховатость, будто материал, из которого он был сделан, с годами огрубел от ветров и штормов. Дай Бог, чтобы ее план не сорвался: ей предстояло проявить немалое искусство, чтобы сплести хитрую сеть для этого живчика!

Наконец Кэтриона собралась с духом и заговорила:

– Сэр, мне нужно сообщить вам нечто важное. Вы должны поехать в Эдинбург.

Доминик небрежно вытянул перед собой ноги, и его кожу над поясом прорезала бороздка. Зеленые глаза остановились на ее лице.

– Я? Должен? Бог мой, зачем? Разве что вы согласитесь составить мне компанию...

– Ну уж нет!

Он улыбнулся, словно она сделала ему комплимент.

– Неужели я непривлекателен? Да будет вам известно, раньше меня сравнивали с архангелом Михаилом, мисс Синклер. Правда, ангел, без сомнения, был падшим. Извините, если я оскорбил ваши чувства, но я бы очень дорого дал, чтобы вас здесь не было. Больше мне нечего сказать, так что передаю эстафету вам. Вы родом с Севера?

– Как вы узнали? – удивленно спросила она.

– Вас выдает акцент – вы произносите гласные слишком чисто. – Он говорил невозмутимым тоном, в котором ей послышалась насмешка и что-то еще, чему она не могла дать точного определения. – Кстати, я знал нескольких людей из тех краев.

Что это – он ее дразнит? Кэтриона едва сдержала раздражение.

– Если вам так интересно, мне нечего скрывать. Я родом из Глен-Рейлэка – это к северу от Инвернесса. – Она и сама не ожидала от себя такой откровенности, но что сделано, то сделано. – Я познакомилась с вашей покойной женой, когда приехала в Эдинбург устраиваться на работу.

Не вполне понимая, как ей держаться дальше, Кэтриона отставила поднос. Она была решительно настроена обхитрить этого человека, но боялась ошибиться. Интересно, как много ему известно об Эдинбурге и тех событиях?

– Ваша жена наняла меня и...

Доминик не дал ей договорить.

– ...и накачала ваши добродетельные и вместе с тем любопытные ушки всевозможными россказнями. Тогда-то вы и узнали все об очень, очень отвратительном мужчине, который был ее мужем.

Кэтриона с облегчением выслушала его слова. Теперь ей нетрудно было встретиться с ним взглядом.

– О да, Генриетта предупредила меня, с кем я буду иметь дело, если мне удастся разыскать вас. Сама я не стала бы вникать в подробности вашего поведения: у меня нет желания знакомиться с человеком, имеющим столь дурную славу.

– Охотно верю, мисс Синклер. Носить такую славу чертовски трудная работа – вы могли бы отпустить мне кредит хотя бы с поправкой на это.

Ее отнюдь не обрадовало, что он позволяет себе подобное легкомыслие и мелет всякую чепуху.

– Сэр, вы и я должны вернуться в Эдинбург! Хотя я представляю, насколько вы испорченный человек, но...

– Испорченный?

Доминик повернул голову и посмотрел на каминную полку. Маленькая жилка слабо билась сбоку от его подбородка, будто он не только смеялся, но и гневался. «Ну и пусть себе сердится!» – подумала Кэтриона, которую мало трогали его чувства.

– Безусловно, я – распутник, человек, погрязший в скандалах, но ведь если мы с вами поедем в Шотландию, ваша репутация тоже пострадает. В результате совместного мероприятия с таким нечестивцем вы можете потерять свое целомудрие. Довольно упоительно думать об этом, но, возможно, вы имеете в виду что-то другое?

Кровь ударила ей в виски. Это был грозный сигнал, и не зря Генриетта ее предупреждала!

– Нам вовсе не обязательно ехать в одной карете – у меня уже забронирован билет на станции. Надеюсь, вы располагаете экипажем?

Его губы сжались так, будто гнев перешел в бешенство.

– Разумеется, но мне определенно не подходят такие условия. Если вы настаиваете на моей поездке в Шотландию, мисс Синклер, вам придется путешествовать вместе со мной. – Он улыбнулся, и у него на щеках снова появились глубокие ямочки. – Тогда мое нескромное присутствие будет для вас одновременно и позором, и искушением. Чтобы дать выход страсти, любовь не требуется. Нет, по отдельности мы не поедем. Если вы хотите заполучить в компаньоны испорченного мужчину, вы должны сопровождать меня как распущенная женщина. Я твердо вам заявляю, мадам, – никаких других вариантов! У вас нет иного способа заставить меня покинуть Лондон.

Румянец стыда ожег ей щеки, в душе вспыхнуло возмущение. Она с силой стукнула руками о колени.

– Возможно, то, что я вам сейчас скажу, за пределами вашего понимания, потому что у вас на уме только одно; но моя просьба к вам – не праздное нытье. Я выполняю предсмертный наказ Генриетты, и вы должны узнать это. Там остался ребенок.

Доминик вскочил с кресла, и оно, пошатнувшись, опрокинулось. Он не стал его поднимать и гордо прошествовал в глубь комнаты.

– Господи помилуй! Какой ребенок?

– Ваш сын, майор Уиндхэм. – Кэтриона опустила глаза. Он резко повернулся к ней:

– Мой сын?

Известие, несомненно, застало его врасплох, и она даже слегка расстроилась. Зато уловка, похоже, удалась – ни один мужчина не станет особенно сильно волноваться из-за младенца, но, если он поверил, поездка наверняка состоится. Генриетта сказала, что Доминик Уиндхэм приезжал в Эдинбург два года назад, и это вполне мог быть его сын. Кэтриона осмелела.