Ведь это?

— Я не буду тебе отвечать — Пожалуйста, можешь не отвечать. Но теперь я знаю точно, что это так.

Только вот страдание — в чем оно? Это смерть? Но ведь можно умереть, не страдая? Разве нет?

— Я сказал: не хочу обсуждать эту тему.

— Но ответь хотя бы на один вопрос — Какой?

— Мы точно окажемся вместе, если я… в общем, покину этот мир?

— Конечно! То есть… не знаю И, вообще, не смей задавать мне такие вопросы! Я не хочу, я не буду подталкивать тебя к этому… Это бред, глупость, наивные мечты дурака, который…

— Который, что?

— Все. Хватит на сегодня. Я не могу больше. Ухожу… Что же ты не спрашиваешь, приду ли я еще?

— Придешь?

— Приду. Ты теперь точно знаешь, потому и не спрашиваешь. Приду, потому что не могу без тебя долго обходиться. Я теперь вечно при тебе.

— Но душа не может вечно находиться здесь, подле меня — Не может, вернее не должна, но будет, не сомневайся…

— Но ведь ей это тяжело — Тяжело? Ей это невыносимо…. Но кто же виноват?! Только я. Я так решил, я так хотел. Так и вышло.

— Но ведь все может измениться?

— Все. Не провоцируй меня, я дважды на одни грабли не наступаю. Ушел.

До скорого…

Я остаюсь одна в чате.

На самом же деле, это совсем не так, потому, что со мной остается теперь ночная тайна Егора.

Теперь это вовсе не тайна.

Я разгадала ее всю, до донышка, несмотря на то, что виртуальный Егор противился этому изо всех сил " Так ли уж противился? — вдруг спрашивает меня кто-то ироничный, и в глубине души я вынуждена согласиться с ним — Нет, не так. Скорее, делал вид, что противится. А сам… "

Но эту мысль я гоню.

Пусть так.

Пусть Егор стыдливо, скрываясь и лукавя, сам подталкивал меня в разгадке своей ночной тайны, но разве он не имел на это права?

Может, нет у него более сил терпеть эту муку неприкаянности?

Нет, как бы там ни было, не мне судить его.

Мне предстоит задача куда более сложная.

Спасти его, сделав шаг ему навстречу.

Или отречься, обрекая себя на тоску и одиночество в реальной земной жизни.

Телефон звонит снова.

Громко и настойчиво, словно ему известно, что я глубоко погружена в собственные мысли, и не сразу реагирую на его мелодичный призыв.

На этот раз, звонит, действительно, Муся.

Время еще не доползло до обеденного, а она уже раздобыла для меня координаты некой совершенно замечательной ясновидящей, из тех, которые «настоящие», ничего общего не имеют с шарлатанами, никогда не рекламируют себя, и часто не просят никакой платы за свою работу. Муся верна себе, и если уж берется за дело, то делает его основательно и до конца.

И теперь, она не просто отыскала координаты современной Кассандры, но и сумела договориться с той обо мне.

Потому что Кассандра людей " с улицы " вообще не принимает, а люди с рекомендациями всего лишь занимают очередное место в списке страждущих ее помощи.

И список тот растянулся на многие дни.

Так что если я и могла рассчитывать на аудиенцию, то не ранее чем через две-три недели.

— Но тебе же надо проконсультироваться немедленно.? Потому что, потом, ты просто передумаешь идти, или уже отпадет необходимость: вдруг он снова перестанет тебе сниться? — Резонно рассуждает Муся. Лед в ее голосе заметно подтаял, и то обстоятельство, что я все же обратилась к ней за помощью, похоже, значительно ослабило степень ее обиды. Теперь она готова была и далее служить мне добрым ангелом и прилежной сиделкой, стоило только намекнуть на то, что я снова этого желаю. Но я не намекаю. Однако, обижать Мусю мне не хочется, поэтому я легко соглашаюсь с ее доводами.

— Все может быть. И ты права. Уже завтра я могу передумать. Ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь. Хотя сейчас понимаю: в другом месте мои сомнения вряд ли разрешат — Конечно, не разрешат. Слава Богу, что теперь ты это понимаешь.

— Но как тебе удалось ее уговорить?

— Пациентка. — Коротко отвечает Муся. И этим все сказано. Что ж, провидицы не перестают от этого быть женщинами, им тоже хочется выглядеть моложе.

Выясняется, что Кассандра, которую на самом деле зовут Дарьей, ждет меня уже через час в Сокольниках, и значит времени на сборы, а главное! — долгую беседу с Мусей у меня уже нет.

Впрочем. Муся и сама понимает это, и прощается коротко, позволяя себе лишь одну просьбу: позвонить ей после возвращения.

Возможно, в дальнейшем, после этого звонка, она и рассчитывает на большее, но я обещаю ей только это — звонок после визита к Кассандре Но, сразу же, дабы избавить ее от волнений.

Кассандра встречает меня на пороге своей квартиры.

Обычной квартиры в обычном старом московском доме, из тех, что сохранились еще кое — где в тихих двориках, отгороженных от ревущих магистралей изгородью более современных зданий.

Они, как правило, невысоки — этажа в два или три, сильно обшарпаны, потому что никто не собирается их ремонтировать.

Напротив, все только и ждут, когда же, наконец, дом пойдет под снос. Во дворе большого дома освободится свободное место, а жильцы получат новые квартиры.

Квартир в таких домах, как правило, совсем мало — пять или шесть, и те представляют собой всего лишь огрызки некогда приличных парадных зал и гостиных, жилых комнат, просторных коридоров, узких черных лестниц, крохотных лакейских и комнат прислуги когда-то добротного московского дома, принадлежавшего достойной семье.

Потом, когда задули ледяные революционные ветры, и прошелся по стране смерч экспорприаций, хозяев дома вышвырнули за порог, а милый уютный дом, изуродовали, раскромсали, на крохотные норки-огрызки, в которые заселялись новые хозяева жизни, вернее те, кто таковыми был формально объявлен.

Теперь в этих домах доживали свой век, как привило, очень пожилые люди.

Чудом выжившие потомки бывших хозяев, которым иногда от щедрот оставляли для проживания одну комнатенку. Другие бедолаги, не смевшие рассчитывать на лучшее жилье: отбывшие свое заключенные, иногородние рабочие, рабским трудом заслужившие право на вожделенную московскую прописку, и еще Бог весть кто.

Но Кассандра, как упрямо называю я про себя эту женщину, вовсе не была похожа на иногороднюю рабочую или отбывшую свой срок преступницу.

Скорее, она из тех, настоящих, владельцев дома.

Уж очень видна порода.

И вся она какая-то хрупкая: от тонкой лебединой шеи, до узких ладоней с ломкими длинными пальцами.

Про таких вот, сдается мне, чуть гнусавя, пел когда-то грустный клоун — Вертинский: " Вы ангорская кошечка, статуэтка японская, вы капризная девочка с синевой у очей, вы такая вся хрупкая, как игрушка саксонская…. " И что-то там еще подобное: надрывно и щемяще.

Я плохо представляю себе, как выглядят, на самом деле, японские статуэтки и саксонские игрушки, но мне отчего-то кажется, что именно так и выглядят, как эта Кассандра по имени Дарья.

— Проходите! — говорит мне она тихо, и голос ее мелодичен и полон расслабляющего тепла. — Мне звонила Машенька.

— Машенька? — я совершенно забыла, что Мусю на самом деле зовут Мария, а уж назвать ее Машенькой мне бы никогда не пришло в голову. Потому, что Машенька в моем понимании — это, либо девочка из когорты сказочных персонажей, либо милая юная девушка с золотистой косой до пояса. Именно так.

Но Кассандра думает иначе.

— Я зову ее Машенькой, потому что Муся — имя для пожилой родственницы — приживалки, годной только для того, чтобы ходить за больными и мыть после гостей посуду.

— А Муся всегда занимается только этим — думаю я, следуя за женщиной — статуэткой по широкому коридору, стены которого сплошь заставлены книжными полками. Полки чередуются с какими-то неразличимыми в полумраке картинами в тяжелых и вроде бы золоченых рамах. И еще думаю, что тремя словами она удивительно точно определила амплуа Муси, но она неожиданно прерывает мои мысли — Потому вы все и привыкли использовать ее лишь как сиделку и домработницу. Имя многое определяет в судьбе человека, вот приклеилось в ней это — Муся, и никто за ним уже не видит в ней ничего большего.