Из «газика» вылез участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, мельком, равнодушно взглянул на дылд, приказал:
— Фролов, развяжи их. Здорово их комары поели.
— Вы ответите за все издевательства над нами! — Тихо крикнул гитарист. — Нас кусали не только комары, но и некоторые особы!
— Все за всё ответим, — сказал участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, долго вытирал лысину платком и обратился к нашей троице: — За помощь спасибо. Но дружиннику Фролову всё-таки немного достанется от меня.
— Яков Степанович! — умоляюще воскликнула эта милая Людмила. — Мы вас очень просим: пусть дружиннику Алёше Фролову ни капельки от вас не достанется!
— Почему же?
— Да потому что он дал нам возможность учиться бороться с хулиганами! Вы понимаете, — убеждённо продолжала она, — что происходит? Хулиганить можно с маленьких лет, а бороться с хулиганами допускают только взрослых! И получается: безобразничать учись хоть с трёх лет, а если хочешь учиться бороться с безобразниками, жди, когда подрастёшь!
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов и дружинники громко рассмеялись, а он проговорил, тщательно вытерев лысину:
— Есть смысл обдумать твое предложение. Сейчас едем составлять протокол.
Дылды скромно стояли в сторонке и даже пытались невинно и дружелюбно улыбаться.
— А чего они улыбаются? — возмутилась Голгофа.
— Прикидываются, — объяснил дружинник Алёша Фролов. — Потом они попробуют взять нас на жалость, потом они будут каяться и изворачиваться, а уж потом хамить и даже угрожать.
— Чем они могут угрожать?! — ещё больше возмутилась Голгофа.
— Опыт у них на сей счёт есть, — усмехнулся участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, помахав над головой фуражкой. — Дылды наши пока ещё не знают, что их дружки, к которым они шли на озеро, две избы сожгли. Шу-утили. Отправили мы их уже на катере куда следует.
— Мы отвечаем только за себя! — крикнул рыжий. — Вы нам никаких дружков не приписывайте!
— Ответите, ответите, за себя ответите. По машинам!
Когда наша троица устроилась на мотоцикле дружинника Алёши Фролова, он сказал радостно:
— Чувствую я, Людмила, что не попадёт мне от Якова Степановича. А когда автограф Гагарина посмотреть можно?
— Хоть когда.
— Я и тебя на память сфотографирую.
В милиции они пробыли довольно долго. Когда дылд увели, и все вышли из кабинета, и участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов решил немножко отдохнуть, но увидел у дверей Пантю, спросил подозрительно:
— А ты чего стоишь?
Тот долго молчал, уныло глядя в сторону, ответил:
— Меня ведь тоже… забрать надо.
— Садись, рассказывай. — В усталом голосе его явно проскользнули радость и удовлетворение. Зная Пантю, он выпил два стакана воды, снял фуражку, положил её на стол, достал платок, то есть приготовился к тому, как злостный хулиган долго, нудно и не очень понятно будет тянуть слова, спотыкаться почти на каждом из них, повторять одно и то же по нескольку раз, но сегодня Пантю будто подменили. Он вдруг заговорил легко и вразумительно:
— Колёса-то я изрезал. Девчонка эта, Цаплей велела её звать… Имя у неё ещё не русское… Но она плавать любит. А отец её никуда не пущает.
— Не пускает.
— Ага. Не… ну, плохо ей дома-то сидеть и сидеть. А они в поход решили. Ей очень охота. А отец ни за что. Она из дому убежала. Отец ловить её приехал. Она говорит, что свободы хочет. Чтоб жить по-людски. А отец ровно зверюга. Вот я и… Они мене ругали здорово. Зато она в походе немного была! — очень радостно закончил Пантя, вздохнул тяжко, помолчал и повторил грустно: — А колёса-то я изрезал.
— Лучше ничего придумать не мог?
— Не.
— Но затея твоя, ты считаешь, удалась? Девочка весь день провела в лесу.
— Ага, ага! Купалась. Ягоды ела. Мы на озеро пошли. Костёр жечь. Она зачем-то хотела на звёзды смотреть. Да тут эти дылды…
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов промакнул лысину платком, надел фуражку, поднялся с кресла, стал, как обычно, строгим и сурово проговорил:
— Тяжелую ты мне задал задачу. Я даже понятия не имел, чего мне делать, пока ты сам не признался в совершённом преступлении. А то, что ты сотворил, извини, дурак, есть самое настоящее, уголовно наказуемое преступление. Но вижу я, что в тебе чего-то человеческое начало проявляться. И помочь тебе надо. А у меня на тебя злости ещё хватает. Понимаешь?
Пантя охотно закивал головой, заулыбался, будто его похвалили.
Раздался стук в дверь, и в кабинет ворвались эта милая Людмила с Голгофой, перебивая друг друга, затараторили:
— Он, конечно, виноват, но надо учитывать…
— Нельзя же человека только наказывать…
— Он способен и на хорошие поступки…
— В конце концов воспитание заключается…
И девочки замолчали под суровым, разгневанным взглядом хозяина кабинета. Он сказал очень возмущённо:
— Уговаривать меня бесполезно. Я действую только по закону и по совести. Не такой уж он, ваш подзащитный, миленький и добренький. У нас он числится как злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя. Школа с ним измучилась. Даже нам дел из-за него иногда хватает. Понятия не имеем, чего с ним делать.
— Забрать мене надо! — умоляюще подсказал Пантя.
— И заберём ТЕ-БЕ, если сочтем нужным!
— Но ведь в человека верить надо, Яков Степанович! — воскликнула Голгофа.
— А он ещё не человек. Он пока ещё хулиган!
— Но ведь перевоспитывают даже взрослых преступников! — поучительным тоном сказала эта милая Людмила. — Я слышала, что даже стариков иногда перевоспитать можно! А он ещё мальчик, у него ещё вся жизнь впереди! К тому же надо учитывать условия, в каких он вынужден жить!
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов сорвал с головы фуражку, протянул её этой милой Людмиле со словами:
— Надевай! И — садись на мое место! Занимай мою должность! Раз ты такая умная! Если у тебя жизненного опыта… вагон!
— Я не принимаю вашего юмора, Яков Степанович! Мы озабочены судьбой…
— А я не озабочен! Да? Мне до него дела нет! Да? Я спокойненько передаю дело в прокуратуру, а сам еду ловить лещей! Да?
— Яков Степанович, вы клевещете на себя, — обиженно проговорила Голгофа, — а нас считаете за дурочек.
— И лишаете нас обыкновенного, естественного, законного права помочь человеку, попавшему в беду! — добавила с очень большим пафосом эта милая Людмила.
— Забрать мене надо, — попросил Пантя, — вот и всё. Забрать!
Тут девочки затараторили так, что ничего нельзя было разобрать, кроме того, что они кем-то возмущены, а кого-то защищают. И когда тараторство достигло предела, когда в нём уже совсем было ничего непонятно, участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов громовым голосом приказал:
— Мо-о-о-о-олчать!
Он нарочито медленно надел фуражку, опустился в кресло, неожиданно улыбнулся устало и тихо, почти ласково заговорил:
— Я очень хочу есть. Мне надо сходить домой, насытиться как следует, отдохнуть хоть немножечко и снова заниматься вашим Пантей. А вы мне только мешаете, тараторочки. Дело-то обстоит очень серьёзно. О-о-о-о-очень… — Он широко и сладко зевнул. — Историю с машиной надо ЗАКАНЧИВАТЬ немедленно. Сегодня же. Тут ваше тараторство не поможет. Пока мы были на озере, пришла телеграмма: новых колёс гражданину Пэ И Ратову жена достать не смогла. Ясна ситуация?
— Представляю, что сейчас творится с папой, — прошептала Голгофа.
— Ничего с ним не творится. — Он устало попыхтел, недолго посидел с закрытыми глазами. — Гражданину Пэ И Ратову уже сообщено, что сегодня его машина будет отремонтирована, вернее, колёса уже меняют. Один баллон я отдал свой. Другой выпросил у товарища. Сейчас ищем два остальных… А осенью Пантю отправляем в детдом. Отца его заберут лечить от пьянства… Топайте-ка домой, тараторочки. Я часика через полтора загляну к вам. Проверю.
— Как нам благодарить вас, Яков Степанович, чудесный вы человек! — Эта милая Людмила обежала вокруг стола и звонко поцеловала участкового уполномоченного товарища Ферапонтова в щеку. Не успел он опомниться, как то же самое сделала Голгофа — только в другую щеку, воскликнув:
