— Он сказал мне, что я причинил зло невинному в том человеку, и буду наказан.

— Вы же сказали, что только подумали?

— Подумал, и этого достаточно. Когда один человек думает о другом плохое, желает ему зла, это становится материальным. Не обязательно сразу, не обязательно явно, но становится. Обратите внимание при случае, когда человек вызывает у других множественные злые мысли, он обычно заболевает, попадает в тяжёлые ситуации.

Я заглянул в стакан. Только лёд.

— Я знаю людей, которым многие желают смерти, а они цветут и пахнут.

Он кивнул.

— Да, есть и такие. Но либо вы не видите, как они несут потери, либо они только двигаются к катастрофе. Ничто не остаётся неотмщённым. Никогда.

— Откуда вы знаете?

— Я видел их в Аду.

Я поперхнулся. Поднял взгляд и посмотрел в его глаза. Он смотрел тихо и спокойно, и я внезапно поверил всему, что он говорил. Мне даже показалось, что в его зрачках мелькнул тусклый красный отблеск.

Я машинально хлебнул из стакана, и алкоголь протёк по языку, как вода.

— И что, мы тогда, выходит, все должны гнить заживо? Мы ведь постоянно желаем друг другу зла? Ругаемся, в конце концов?

— Ну, не всё из этого становится реальным. Какие-то уколы просто не докатываются до жертвы. Но всё воздаётся тому, кто желает зла.

— А почему так?

— Потому что мы живём не в мире людей, не в мире бесов.

— А в мире кого?

Он усмехнулся.

— Ответьте сами. Я не оставил вам ненужных вариантов.

Я усмехнулся, глотнул. Остановился. Глянул в стакан.

Наполовину полон.

Я поднял глаза на него. Он молчал. В пальцах дотлевала сигарета.

— Вы говорите о Боге.

— Да. Больше в этом мире нет никого. Только Он, мы и бесы.

— Вы проповедник? Иеговист?

— Нет. Я богослов, даже скажу вам, православный богослов.

— Вы мне лжёте. И учтите — денег не дам.

— Зачем мне ваши деньги. — он затушил окурок в пепельнице, достал из пачки новую сигарету. Прикурил, положил зажигалку рядом с пачкой. Выпустил дым.

— Так вот, это именно Его мир. Если Он захочет, чтобы у меня были деньги, Он даст их мне. Если захочет, чтобы не было — заберёт. Или я сам отдам кому-нибудь.

Я фыркнул.

— Он вам скажет, что ли? Вас зря выпустили из психушки.

— Вы злитесь.

— Да, я злюсь! Да, я не понимаю вот этого нищебродства — Он даст, только Он, и ничего больше не надо, и самому ничего делать не надо, а если ты в дерьме, потому что жопу не хочешь утереть, то это так потому что Он так хочет. Да пошли вы, святоши херовы!

Я встал.

— Вы забыли стакан.

— Что?

Стакан стоял на столе и был полон.

В не первый раз полон.

— В этом мире никто ничего никому не может дать, если Он не хочет. И если ты знаешь это, то перед тем, как получить что-то, ты просишь, и если это тебе действительно нужно, тебе это даётся. Но никто не получает ничего не трудясь. Ничто тут не бывает бесплатно. Другое дело, что расплата назначается по-разному. Кто-то платит после и сразу, кто-то после, но спустя долгое время, а кто-то платит до.

Я сел. Взял стакан. Повертел в руках.

Хлебнул.

Виски как виски.

— Хорошо. Продолжайте.

— Когда рассуждаешь о мире как о лавке, где всё есть и всему есть цена, то начинаешь мыслить только категориями бумажника и товара. Ты дал денежку — тебе отсосали. Ты дал две — тебе дали в жопу. Ты дал три — тебе дали власть.

Я смотрел на него. Его слова неожиданно покоробили.

— Вам не нравится такая трактовка. Потому что вы не хотите жить в лавке, где сегодня у тебя есть денежка, а завтра нет, и чтобы её получить снова, придётся унизиться. Вы хотите другого.

Я сглотнул. Нервно глотнул.

— Чего же я хочу?

Мой голос был хриплым.

— Вы хотите любви. Не той любви, что даётся в оплаченной постели, а Любви с большой буквы, той, что не имеет сексуального подтекста. Постель — только одна из финальных форм, просто способ выражения.

— Какие же другие?

— Доброта, сочувствие, помощь. Самопожертвование. Заступничество. Вы лично хотите, чтобы хоть кому-то было до вас дело. Чтобы кто-то о вас заботился. Чтобы кто-то в конце дня помог вам вспомнить, что мир создан не для того, чтобы бить и бить вас колючим молотом по самолюбию, душе и сердцу. Именно потому вы и сидите сейчас здесь.

— Не могу сказать, чтобы я получил желаемое.

Я хлебнул из стакана.

— А вы его и не получили. Вы обратились не по адресу.

— К вам?

— К миру. К творению. Оно своенравно. Оно может любить вас, а может и ненавидеть.

— А Он? Много Он любил меня в моей жизни? А если и любил, то это сильно напоминает как раз ту любовь, о которой вы пренебрежительно отозвались. Меня имели и имеют все кому не лень, и то, что я до сих пор гетеросексуален, исключительно моя заслуга.

Я отхлебнул из стакана и стукнул им по столу. Внутри лязгнул лёд.

— Вы до сих пор живы.

— Да охренеть. Много это дало мне радости. Он что, создал меня только для того, чтобы было кем играть? Было кого макнуть в говно с головой? Если это она, Его любовь, то Он — самый большой извращенец.

— Он создал вас и выпустил в мир. Вы пошли говорить с миром, а мир в большинстве случаев отвечал как хотел. И тем не менее вы имели свободу в своём пути.

— Свободу?! Да в чём же, поясните мне Христа ради!

Я прикусил язык.

— Свободу поступать правильно и неправильно. Или не поступать. Вы всегда знали, что такое хорошо и что такое плохо, верно?

— И что?! Что с того? Меня кто-то учил, как делать правильно?

— А вы просили?

Тишина повисла. Пульс колол в мозг острым шилом.

— Мы всегда начинаем с того, что отрицаем Его. Весь мир для нас, и он под нас прогнётся. А Он — пусть постоит где-нибудь в уголке, и пусть молчит, пусть носа оттуда не высовывает. Он нами наказан. Потому что слишком велик.

Я молчал. Отхлебнул из стакана, который снова был полон. Судя по объёму, я давно уже выпил с бутылку и уже должен был скотски блевать в туалете. Но голова только немного шумела. Я чувствовал себя практически трезвым.

— Пусть так. Вы говорили, что никто ничего не может дать, если Он не хочет. Так?

— Да.

— А теперь говорите, что мир своенравен.

— Да.

— Не противоречит одно другому?

— Нет.

— И как вы это себе представляете?

— Свобода есть у вас, есть и у мира. Иногда мир и вы делаете то, что хотите, и Он позволяет это. Иногда не позволяет. При этом в зачёт идёт не результат.

— Вы меня запутали.

— У вас есть свобода поступить. Поступок всегда происходит в душе. Из души вы вытаскиваете его в разум и оттуда пытаетесь провести в мир. А Он даёт вашему поступку осуществиться в мире или не даёт. Но что бы Он не хотел, в душе вы уже поступили. Помните, я говорил про то, что некоторые удары до жертвы не докатываются?

Я сглотнул. Горло саднило.

— Да.

— Он гасит некоторые удары. Рассыпает. Некоторые ослабляет. Некоторые видоизменяет. Некоторым позволяет докатиться неизменными. Некоторые направляет другим.

— И это любовь?!

— Это любовь. Но не человеческая. Он — не мы. Не вы, не я, не вон бармен. Не ваша мать, не ваш враг, не ваш друг. Он — Бог.

— Тогда зачем называть это любовью?

— Потому что это высшая любовь.

— Вы что, мазохист?

— А вы видели, как мать иногда следит за ребенком, который тащит в рот электропровод? Который она час назад намазала хинином и положила на видное место? Или как даёт ребёнку обжечься о пламя свечи? Зачем она это делает?

Я молчал с закрытыми глазами. Молчал, пока не порвались последние хоть какие-то приличия беседы. Потом ответил.

— Она делает это, потому что ребенку требуется опыт.

Мой голос хрипел.

— Вы простужены. Выпейте.

Я выпил залпом.

Горячая волна обожгла воспалённое горло.

А потом боль прошла.

— Спасибо.

— Бог спасёт.

— Что?

— Спасибо — это сокращённое “спаси тебя Бог”.