— Взгляните, как вам четырнадцатый номер?

— Хороший экстерьер, — сказал он то, что всегда говорят о лошадях люди, ничего в них не смыслящие. — Я, пожалуй, на нее поставлю.

— А вот я нет. Мне кажется, она немного нервничает.

— Вы так думаете?

— Здесь лицо богача никого не обманет.

Мой спутник рассмеялся. Сразу, не раздумывая — так смеются люди, не получившие воспитания, люди, которые не думают о том, как расценят их смех окружающие. Потом, не попросив на то разрешения, он взял у меня свой бинокль, быстро поднес его к глазам и посмотрел в сторону лож, хотя из паддока они почти не видны. Бинокль он стянул с меня довольно резко, причинив мне боль.

— Что, не пришел? — поинтересовался я.

— К счастью, нет, — подтвердил он, опираясь, я думаю, больше на интуицию.

— Много работы он вам задает? Я хотел спросить, часто ли вам приходится действовать, то есть по-настоящему, с опасностью для жизни?

— Не так часто, как хотелось бы. Вы ведь представляете себе, что у нас за работа: с одной стороны, ты все время в напряжении, а с другой стороны, почти ничего не делаешь. Ты все время начеку, твоя задача — опередить. Я пару раз набрасывался на важных шишек, которые собирались только поприветствовать босса. Все как полагается: руки им назад закручивал, нейтрализовал и оплеух навешивал. А потом мне самому как следует влетало. Так что и опережать тоже нужно с умом. А так почти никогда ничего не происходит, и пропадает всякое желание быть настороже, потому как чувствуешь, что на самом деле это никому не нужно.

— Понятно, человек расслабляется.

— Не то чтобы расслабляешься, но трудно бывает себя заставить. Вот напарник мой, который идет рядом с боссом, когда я иду впереди, тот действительно расслабляется. Даже я это замечаю и иногда ему выговариваю. Он, пока ждет, развлекается карманными видеоиграми, он без них жить не может. А так нельзя. Вы меня понимаете?

— Понимаю. А ваш босс, как он к вам относится?

— Да как вам сказать? Мы для него невидимки. Наше присутствие его не смущает, он при нас может чем угодно заниматься.

— Чем угодно?

Охранник взял меня под руку и развернул в сторону касс тотализатора. Сейчас я и сам испытывал неловкость, оттого что шагал рядом с таким высоким человеком. Он явно опекал меня — возможно, он просто привык вступать именно в такие отношения: привык охранять. Он поколебался с минуту, потом сказал:

— Ну, например, с бабами в машине. Он в этих делах чистая свинья. Что-то у него тут, — он постучал по виску, — не в порядке. Слушайте, а вы случайно не из газетчиков?

— Нет-нет, — поспешил я успокоить его.

— Тогда ладно.

Я поставил на восьмой номер, а он на четырнадцатый — он был человек упрямый (или суеверный), и мы вернулись на трибуны. Сели и стали ждать третью скачку.

— Как поступим с биноклем?

— Если хотите, я буду смотреть старт, а вы — финиш. Я перед вами виноват.

Он опять взял бинокль, не потрудившись снять его с моей шеи. Но сейчас мы сидели близко друг от друга, и ремень даже не натянулся. Секунду он смотрел в сторону лож, потом положил бинокль мне на колени. Мой взгляд снова упал на его башмачки — все-таки они ему совсем не подходили, его большие ступни выглядели в них очень по-детски.

Когда началась скачка, он пришел в возбуждение и громко кричал лошади под номером четырнадцать: "Давай, Нарния, покажи им! Жми!"

Лошади это не помогло, она начала скачку неудачно и пришла только четвертой. Мой восьмой номер пришел вторым, так что мы с отвращением ("Вот вам!") порвали и выбросили свои билеты.

Вдруг я заметил, что вид у него подавленный. Проигрышем это объясняться не могло.

— Что-то случилось? — спросил я.

Он ответил не сразу. Сидел, сильно наклонившись вперед, опустив голову между коленями, — можно было подумать, что его тошнило и он боялся, если его все-таки вырвет, испачкать брюки, — и смотрел в землю, на обрывки билетов.

— Нет, — ответил он наконец. — Просто третья скачка кончилась, и если босс с моим напарником придут, то придут очень скоро. И если он придет, я должен буду действовать.

— Вам нельзя уходить отсюда и прекращать наблюдение?

— Да, мне нужно оставаться здесь. Вы побудете со мной? Если хотите, спуститесь в паддок, сделайте ставки, а потом возвращайтесь. Я пока возьму себе бинокль. На всякий случай.

Он дал мне десять тысяч песет, чтобы сыграть в паре, и еще пять, чтобы поставить на победителя. Я спустился и быстро сделал ставки — очереди еще не было. Когда я вернулся, охранник по-прежнему сидел опустив голову. Он совсем не был похож на бдительного стража. В глубокой задумчивости он поглаживал бачки.

— Пришел? — мой вопрос вывел его из задумчивости.

— Нет еще, — ответил он, поднося бинокль к глазам и глядя в сторону лож (жест почти уже автоматический). — Может, сегодня уже не придет.

Вид у него по-прежнему был подавленный. От его добродушия и веселости не осталось и следа, он был темен как туча. Он больше ни о чем меня не спрашивал, вообще больше не обращал на меня внимания. Я уже собирался сказать ему, что хочу посмотреть скачку внизу, где смогу обойтись без бинокля, и покинуть его, но потом забеспокоился о его работе: он весь ушел в себя, именно тогда, когда ему предстояло приступить к выполнению своих обязанностей, он меньше всего был готов к их выполнению.

— С вами все в порядке? — спросил я и, чтобы напомнить ему о его работе, предложил: — Если вам плохо, я могу пока вести наблюдение вместо вас. Только скажите мне, кто ваш босс…

— Не нужно никакое наблюдение. Я знаю все, что сегодня случится. Или уже случилось…

— Как это?

— Послушайте, к тому, кто платит тебе за то, что ты его охраняешь, особой любви не испытываешь. Мой босс, я уже вам говорил, меня в упор не видит, имени-то моего толком не помнит, все эти годы он меня почти не замечал, только взбучки устраивал, если я слишком в работе усердствовал. Он дает приказы, я их выполняю, он говорит, где и когда я должен находиться, и я туда являюсь. Вот и все. Я забочусь о его безопасности, но любить я его не люблю. Не раз до того доходило, что я готов был сам устроить на него покушение. Просто чтобы он почувствовал опасность, понял, что я ему необходим. Ничего серьезного — так, маленькая драка в гараже: подстеречь его там в свой свободный день, разыграть комедию, напугать… Но мне и в голову прийти не могло, что нам когда-нибудь и в самом деле придется его прикончить.

— Прикончить?! Кто его должен прикончить?!

— Мы с напарником. Вернее, или он, или я. Может, он это уже и сделал. Хорошо бы. Если так, то босс сюда уже не придет: он сейчас дома на ковре лежит. Или в багажнике. А если он все-таки здесь появится, то, значит, мой напарник не смог, и придется мне. По дороге с ипподрома, в той же машине. За рулем будет мой напарник. Веревка или выстрел в затылок. Хоть бы они не пришли. Говорю вам: симпатии у меня к нему никакой, но убивать самому… Не по душе мне это.

Я подумал было, что он шутит, но до этого момента он не производил впечатление человека, способного шутить. Скорее, наоборот. Именно поэтому — мелькнула у меня мысль — он и смеялся так моей совсем не смешной шутке. Люди, не умеющие шутить, очень удивляются, когда это удается другим, и очень за них радуются.

— Я не совсем понимаю… — произнес я.

Охранник продолжал теребить бачки. Потом посмотрел на меня искоса:

— Все вы понимаете. Я очень ясно выражаюсь. Еще раз повторяю: симпатии у меня к нему нет, но я был бы рад, если бы они не пришли, если бы мой напарник сам все смог сделать.

— А зачем его убивать?

— Это долгая история. Из-за денег, конечно, тоже, но еще иногда просто нет другого выхода. Иногда приходится делать такое, от чего тебя тошнит, но делать нужно, потому что, если не делать, будет еще хуже. С вами такого не случалось?

— Случалось, — согласился я. — Но до таких… крайностей не доходило… — Я бросил взгляд в сторону лож. — Но если все это правда, зачем вы мне все это рассказываете?