— Охотно. Вы ей понравились.

Князь въ волненіи прошелся взадъ и впередъ по кабинету.

— Знаете ли, Чуйкина, — сказалъ онъ, остановившись предъ своей собесѣдницей и глядя ей въ глаза, — изъ разговора вашей Хромовой съ Таддеемъ я вывелъ заключеніе, что ей нуженъ фиктивный бракъ… Правъ-ли я?

— Пожалуй. Такъ что же? Вамъ же лучше: получите за свое имя и деньги, и положеніе, и полную свободу… А сама Настя, насколько я могу судилъ, вамъ не особенно нравится.

— Не то, что не нравится, а… я ея боюсь: она какая-то особенная, я такихъ чудныхъ женщинъ не видалъ еще, — откровенно сознался Ипполитъ Яковлевичъ.

— Нѣтъ, не бойтесь. Настя не злая, и если вы будете вести себя въ отношеніи ея хорошо, она никогда васъ не обидитъ…

Нѣсколько мгновеній длилось молчаніе. Князь все ходилъ по кабинету.

— Такъ продаваться? — рѣзко спросилъ онъ, наконецъ, круто повернувшись къ Чуйкиной.

Та пожала плечами.

— Зачѣмъ такія крупныя слова? Васъ никто не покупаетъ. Вы понравились, — вамъ предлагаютъ жениться: вотъ и все. Если несогласны, я такъ и передамъ Настѣ, а если согласны, говорите скорѣй, чтобы вамъ кто-нибудь изъ вашей же титулованной братіи не перешелъ дорогу: если бы вы видѣли, какіе тузы ухаживаютъ за нею!

Мѣсяцъ спустя послѣ этого разговора, князь Латвинъ уже стоялъ подъ вѣнцомъ съ Анастасіей Романовной Хромовой. Молодые поселились въ Петербургѣ. Кто зналъ Анастасію Романовну раньше, всѣ утверждали, что жизнь ея нимало не измѣнилась въ своемъ теченіи, послѣ брака. Она вставала въ семъ часовъ утра и, прямо съ постели, бросалась въ омутъ финансовыхъ операцій: счеты, кассовыя книги, биржевыя телеграммы были ея утреннимъ чтеніемъ; конторщики, факторы, маклера, биржевые зайцы — ея утреннимъ обществомъ. Обѣдала она поздно, по закрытіи биржи. На ея семейныхъ обѣдахъ никогда не появлялся ни одинъ изъ членовъ коммерческаго міра. Обѣдъ былъ ея отдыхомъ, и говорить за столомъ значило потерять ея расположеніе. По вечерамъ говорить съ Анастасіей Романовной о чемъ-либо дѣловомъ у Латвиныхъ собиралось большое и весьма смѣшанное общество, въ родѣ богемы Чуйкиной. Преобладали учащаяся молодежь и артисты. Анастасія Романовна любила слыть покровительницей наукъ и искусствъ и не щадила денегъ на пожертвованія, пособія и стипендіи въ университетахъ, консерваторіяхъ и академіи художествъ. Злые языки сплетничали, конечно, будто науки и искусства не причемъ въ щедрости княгини, а гораздо болѣе важную роль играютъ тутъ молодыя студенты, скульпторы, музыканты и художники, составляющіе ея постоянную свиту. Но если злые языки и были правы, то только отчасти: женщинамъ, посвящавшимъ себя искусству, Анастасія Романовна покровительствовала едва-ли не больше, чѣмъ мужчинамъ.

Князь мало видѣлся со своей дѣловитой супругой. Анастасія Романовна достала ему почетную, безденежную, но дающую чины и ордена, должность, назначила ему превосходное жалованье, не отказывалась платить его долги, когда онъ нѣсколько выходилъ изъ рамокъ опредѣленнаго бюджета. Въ первое время послѣ свадьбы, мужъ почти нравился Анастасіи Романовнѣ: такъ ловко вошелъ онъ въ границы ея требованій и, будучи фиктивнымъ супругомъ, съ замѣчательнымъ умѣньемъ сохранялъ, однако свое достоинство и служилъ весьма красивой декораціей для дома. Ему было запрещено ревновать и интересоваться дѣлами княгини — онъ смотрѣлъ сквозь пальцы на всѣ ея увлеченія и даже ни разу не заглянулъ въ ея контору. Въ обществѣ онъ держалъ себя такъ тактично, что многіе стали было сомнѣваться: ужъ точно-ли правда, будто князь только Менелай, «мужъ своей жены»? не настоящій-ли онъ ея глава и повелитель? Словомъ, князь сумѣлъ и женѣ угодить, и соблюсти свою амбицію. Но вдругъ его, какъ говорится, прорвало.

Къ концу второго года брака у Анастасіи Романовны родился сынъ. Незадолго передъ тѣмъ князь имѣлъ крупный разговоръ съ женой: онъ проигралъ въ клубѣ довольно солидный кушъ, и Анастасія Романовна отказалась заплатить этотъ долгъ, предоставивъ Ипполиту Яковлевичу покрывать его изъ собственнаго кармана своимъ жалованьемъ. Князь страшно обидѣлся, и его неудовольствіе совершенно неожиданно выразилось въ формѣ крайне рѣзкой и совсѣмъ ужъ неумной и непристойной. Кто-то въ клубѣ поздравилъ его съ рожденіемъ наслѣдника.

— Благодарю васъ, — отвѣтилъ князь, — но, право, когда этого ребенка называютъ моей фамиліей, мнѣ всякій разъ кажется, что вотъ-вотъ кто-нибудь обвинитъ меня въ плагіатѣ…

Сказалъ и спохватился, но поздно. Острота на другой же день дошла до княгини, а спустя недѣлю князь Ипполитъ Яковлевичъ уже сидѣлъ въ вагонѣ варшавско-вѣнской желѣзной дороги, уволенный женою, — какъ онъ выражался, — «по третьему пункту», со строгимъ — подъ страхомъ лишенія жалованья — наказомъ никогда не попадаться на глаза Анастасіи Романовнѣ.

Отчаянно выкрикнутая высокая нота тенора оторвала Латвину отъ разговора съ Замойскимъ. Княгиня взглянула на сцену, встрѣтилась глазами съ Раулемъ, усмѣхнулась и пожала плечами.

— Этотъ-то… все еще предполагается! — брезгливо сказала она.

Замойскій тоже засмѣялся.

— Что же вы хотите, княгиня? — возразилъ онъ, — этотъ Львовъ — «предметъ» чуть-ли не всѣхъ здѣшнихъ дамъ и дѣвицъ. Одна психопатка даже отравилась изъ-за любви къ нему…

— То-то онъ смотритъ такимъ именинникомъ! Любимчикъ, значитъ? Эка ломается… и рожа противная; съ бонбоньерки сорвался. Вы, Владиславъ Антоновичъ, все-таки распорядитесь поднести ему что-нибудь завтра: пусть не думаетъ, что даромъ кривлялся цѣлый вечеръ и тратилъ свой огонь понапрасну…

— А вы даже и не слушали его! едва удостоили взглянуть на сцену! — продолжалъ смѣяться Замойскій.

— Не люблю я этихъ господъ! — почти съ досадой сказала Анастасія Романовна. — Сцена — гадкій міръ! Все на ней показное, продажное — и мысли, и слова, и чувства, и поступки. И знаете-ли? — какъ ни скверно думаютъ у насъ объ актрисахъ, но между ними я еще встрѣчала женщинъ съ хорошей душой; актера — не знаю ни одного!

— Ну, это ужъ слишкомъ…

— Право!.. Вы сами подумайте: можетъ-ли сохраниться въ мужчинѣ порядочность, разъ онъ обрекаетъ себя на вѣчный показъ? Его лицо, фигура, голосъ, поза, каждый жесть принадлежать публикѣ. У него голова только надъ тѣмъ и работаетъ, чтобы показаться зрительному залу мужчиной пріятнымъ во всѣхъ отношеніяхъ. Намъ, женщинамъ, простительно интересничать: ты — съ рожденія показной товаръ! Многимъ ли нужно отъ насъ что-либо кромѣ красиваго личика и тѣла? Но мужчину постоянная публичная выставка опошляетъ до отвращенія. Прежде я еще уважала болѣе или менѣе кое-кого изъ актерской братіи, но какъ-то разъ зашла въ Москвѣ за оперныя кулисы, и первой моей встрѣчей былъ N., несомнѣнно самый умный человѣкъ, какого мнѣ приходилось видѣть на сценѣ. И что же? Онъ — пожилой мужчина, почти старикъ, отецъ семейства — дрожалъ отъ бѣшенства и съ пѣною у рта кричалъ на портного за то, что бѣднякъ мало вырѣзалъ воротъ въ костюмѣ Донъ-Жуана: декольтэ ему, видите-ли, полагается по штату… Это-ли еще не верхъ пошлости?! Съ тѣхъ поръ кончено, — не выношу! И чѣмъ знаменитѣе актеръ, тѣмъ онъ для меня хуже…

— А, между тѣмъ, вы, княгиня, почти всегда въ ихъ обществѣ…

— Искусство люблю. Да и нищихъ между ними не мало: жаль!..

— Вы знаете… не такъ давно говорили даже…

Замойскій запнулся. Анастасія Романовна внимательно посмотрѣла ему въ лицо.

— Что жъ вы остановились? Сплетню, что-ли, какую-нибудь слышали? Говорите! я разрѣшаю!

— Прошелъ у насъ такой слухъ, будто бы вы, Анастасія Романовна, разводитесь съ княземъ и выходите замужъ за какого-то не то актера, не то художника…

Княгиня поблѣднѣла. Лицо ея приняло тупое и злое выраженіе, между бровями легла складка, глаза засвѣтились стальнымъ отливомъ.

— А! такъ про это и здѣсь разговаривали! — медленно сказала она.

— Да. Вы извините меня, ваше сіятельство…