А Ренольд Шилке действительно послал мне две трубы в строе „В" и „С". Я рекомендовал тогда передать их с администратором группы Большого театра, гастролировавшей в то время в США, и написал Шилке, чтобы он нашел Михаила Лахмана, нашего администратора, и передал ему инструменты для меня. Шилке так и сделал, но Лахман трубы не получил. Видимо, их взял кто-то, выдавший себя за Лахмана. Таким образом, инструменты загадочно исчезли.

Только при повторной попытке - это было уже в Монреале, когда театр был на „Экспо-1968", - я получил инструменты Шилке. Они оказались великолепными - никогда еще у меня не было инструментов с таким идеальным строем. Труба „В" была мне несколько широковата по мензуре, и я больше играл на „С". Она сослужила мне добрую службу в спектаклях „Сон в летнюю ночь" Бриттена и „Пиковая дама" Чайковского.

Во время одного из моих приездов на концерты в США - а я в 1970-е годы путешествовал один - по пути следования у меня была пересадка с ночевкой в Монреале. В путевых бумагах все было детально расписано: где пересадка, какая гостиница, время и рейс каждого перелета (а их было более двадцати!), даже указано питание в самолете или только кофе в пути.

Прилетев в Монреаль, я не прочитал, что должен выйти из аэропорта через определенный выход, где меня будет ждать микроавтобус с названием гостиницы. Я приготовился к тому, что меня, как обычно, кто-то встретит. Так я простоял много времени и наконец обратился к работнику аэропорта с просьбой доставить меня на ночлег как транзитного пассажира. Он посмотрел мои проездные документы, куда-то позвонил и направил меня к нужному выходу, где стоял автобус.

Еще не войдя в номер шикарного мотеля, я услышал телефонный звонок. Я решил, что меня, застрявшего между небом и землей, это не должно касаться. Через несколько минут звонок повторился. Я машинально поднял трубку - и вдруг услыхал возглас: „Тима!". Я похолодел от неожиданности: это был голос Луи, который меня искал...

Здесь уместно будет вспомнить другой подобный случай и несколько отвлечься от темы повествования. Я летел в Швецию, в город Хельсинфорс, расположенный на юге, недалеко от северных берегов Дании, разделенных проливом. Прилетел в Копенгаген. Аналогичная ситуация: меня не встречают. Звоню по телефону - к счастью, он был написан на бланке контракта, - называю свою фамилию. Женский голос растерянно отвечает, что по телеграмме из Госконцерта меня собираются встречать 15-го, а сегодня - 13-е. Понятно, перепутано число... Моя собеседница сообщает, что интендант оркестра уехал в Стокгольм, а затем спрашивает, есть ли у меня деньги. Я отвечаю, что есть. „Тогда поезжайте на такси в порт, - отвечает она, - а на этой стороне пролива я Вас встречу у парома".

Тогда я подумал: „Как все-таки необходимо советскому человеку за границей, вопреки всем строгим запретам, иметь при себе валюту, чтобы самому себя подстраховать". Я всегда был нарушителем этого запрета ради того, чтобы не потерять человеческого достоинства в непредвиденных ситуациях. Благодаря этому я тогда сумел уплатить за такси 80 долларов, хватило у меня денег и на паром, и на чашечку кофе.

И все же вернусь в Америку. Наутро мне предстоял перелет в Чикаго, а там - снова пересадка.

Чтобы не дать мне опять заблудиться, Луи попросил Шилке, проживающего в Чикаго, встретить меня. В Чикагском аэропорту действительно ориентироваться трудно: более 70 выходов к самолетам, расстояния такие, что служащие разъезжают по аэропорту на самокатах и велосипедах.

Шилке пришел с юношей-сербом, работником его фирмы. Когда мы попытались с его помощью объясниться, выяснилось, что он по-русски не понимает ни слова, как и я, естественно, по-сербски.

Тем не менее мы как-то объяснились. Шилке мне помог, и мы расстались, чтобы через две недели встретиться вновь.

Шилке сам бывший трубач. Он работал в филармонии. С молодых лет интересовался конструированием труб, работал какое-то время на фирме по производству музыкальных инструментов мастером. Интересно, что создателями моделей современных труб были играющие трубачи: Бах, Бенч, Шилке. После завершения исполнительской деятельности Шилке начал делать трубы. Первый инструмент был убыточным, этот пробный экземпляр купил у Шилке Луи Давидсон. Постепенно мастерство Шилке совершенствовалось, производство росло, помогали дети - сын и дочь. Инструменты „Шилке" стали приобретать международную славу и конкурентоспособность. Шилке наладил, производство труб своих моделей в Японии на фирме „Ямаха", заложил основы выхода этой фирмы на мировой рынок.

Большую общественную роль сыграл Шилке в поддержке и финансировании Международной гильдии трубачей, в которой был почетным и пожизненным членом директората. Он -участник и организатор издания подлинного оригинала „Школы Арбана". Экземпляр этого издания, присланный им мне, я передал в нотный отдел библиотеки имени Ленина.

Скончался Ренольд Шилке в 1972 году, но его фирма по-прежнему функционирует, она управляется детьми - сыном и дочерью Джоан.

Франция. Морис Андрэ С Морисом Андрэ мы познакомились в Париже, на фирме „Сельмер". Это было в 1970 году, во время гастролей Большого театра во Франции. Основали фирму два брата: один в Париже в 1885 году, другой - видимо, позже, - в городе Элькарте, центре музыкальной промышленности США.

фирмы, расположенные в разных странах, производили инструменты одних и тех же моделей. Так было, по моим наблюдениям, до 1960-х годов.

Со сменой двух поколений потомственных владельцев фирмы „Сельмер" стали разниться и модели выпускаемых инструментов. На фирме в Париже модели новых труб консультировал Морис Андрэ. Жак Сельмер, один из трех братьев-владельцев фирмы, знал о моем желании познакомиться с прославленным французским коллегой и организовал нашу встречу на фирме.

При первой же встрече мы с Морисом обнялись и долго, как давние друзья, держали друг друга в объятиях. Андрэ - плотный, среднего роста человек лет на 10-12 моложе меня, бывший шахтер. Чем-то он напомнил мне Наума Полонского, известного трубача, моего коллегу по Большому театру. Наша встреча с Морисом Андрэ, носившая характер первого профессионального знакомства, проходила без переводчика - на языке музыки. Он играл - я повторял, он на пикколо - я на трубе „В". Он не знал мотивов наших советских концертов. Но западная музыка, в том числе и французская, была у меня на слуху. Мы задержались немного на контрапункте из ноктюрна Концерта Томази, может быть, одной из лучших страниц мировой литературы для трубы. Я сыграл эту фразу. Морис взял С-трубу и тоже сыграл ее. Тот, кто знает музыку Концерта Томази, согласится, что по одной этой фразе можно определить кто есть кто.

Знакомство состоялось. Мы вновь обнялись!.. Сельмер принес трубу пикколо, дал ее Морису, а Морис вручил ее мне в качестве подарка от фирмы и от себя лично. (На этом замечательном и дорогом мне инструменте я много лет играл в театре „Сон в летнюю ночь" и сделал несколько записей на пластинки. После ухода из Большого театра передал инструмент как реликвию моему ученику Вячеславу Прокопову, представителю нового поколения трубачей. Таким образом, пикколо Мориса Андрэ до сих пор продолжает звучать в Большом театре).

В ответ я преподнес Морису Андрэ уникальный экземпляр партитуры концерта Арутюняна, который годом позже он исполнил в Америке.

Морис Андрэ пригласил меня посетить его класс в консерватории. Со мной пошли мои коллеги Иван Павлов, Александр Балахонов и Илья Границкий. Андрэ встретил нас, окруженный Здесь же оказались представители фирм репортерами, щелкающими затворами камер.

грампластинок, музыкальных издательств и кое-кто из прессы.

В Парижской консерватории классы носят имена известных музыкантов: форе, Бизе, Гуно...

Класс, где занимался Андрэ, был небольшой, но имел эстраду с роялем. Среди присутствующих учеников были те, кто учился, и те, кто уже окончил учебу. Помню, увидел там молодых Г.Туврона и Б.Сюстрё, теперь известных во всем мире артистов и профессоров.