— Коля, держись! — кричит капитан Проскурин. — Держись! На помощь идем.
Леонов мой заместитель, майор, но его мало кто называет по званию: очень он прост и молод. Но уважают: каждое слово майора — закон. И любят за смелость в бою, за верную дружбу.
— Спасибо, Саша! — отвечает Леонов. — Держимся, бьем.
Боюсь, что группа Проскурина в спешке проскочит район воздушного боя — все застилает дымка.
Жаль, что нет у меня экрана локатора. Я бы им подсказал, направил полет, навел на противника.
— Парашюты! Парашюты! — кто-то кричит из группы Проскурина. И уточняет: — Немцы. «Юнкерс» горит.
— Коля! — кричит Проскурин. — Пришли. Атакуем.
— Спасибо! — отвечает Леонов. — Давайте дружненько. Покажите силу русского медведя.
Бой закипает с новой силой. Слышатся возгласы: «Еще один горит!». «Еще!», «Уходят! Бегут».
По коротким командам, докладам слышу: Леонову дали команду идти домой, Проскурину — охранять переправу. Группы сейчас собираются, все идет по порядку, и вдруг встревоженный голос Леонова:
— Сережа! Где твой ведомый?
Коновалов молчит. Знаю, сейчас он глядит вокруг, суматошно кладет самолет с крыла на крыло, ищет Виргинского. Проходит минута.
— Не вижу.
— Куда он девался? — кричит Леонов.
— Не знаю.
Приближаются девять машин. Садятся. Виргинского нет. Может, пристроился к группе Проскурина? Нет, не может этого быть. Он бы сказал, сообщил. Отказала радиостанция? Возможно. Но тогда сообщил бы Проскурин. Очевидно, что-то случилось.
Летчики вышли из самолетов, собрались, поговорили, идут ко мне. Идут и все время смотрят направо, в сторону линии фронта. Я тоже смотрю туда. И знаю, туда же смотрят и техники. Особенно техник Юры Виргинского. Леонов докладывает:
— Задание выполнено. Удар по переправе сорвали. Дрались со смешанной группой: «юнкерсы», «фоккеры», «мессеры». Примерно с полсотни, сбили три самолета.
— А где Виргинский?
Молчит Леонов. Молчат летчики. Спрашиваю:
— Ну что? Не видели, как всегда? Понимаю: «как всегда» — это, конечно, лишнее.
Вырвалось от обиды. А что обижаться? Что гневаться? Потери были и будут. Полки уходят со сцены, и какие полки! И довольно в короткие сроки. А немецкие авиагруппы? «Легион Кондор», «Вевер», «Удэт», «Мельдерс», «Рихтгофен»… Лучшие силы фашистской Германии. Асы. Но мы их разбили всех. А наша группа живет. Набирается сил. Слава ее гремит по всему фронту. О ней знают не только наши, но и немецкие летчики. Знали румынские. Сначала нас было шестнадцать, потом двадцать два, а теперь еще больше. И я твердо уверен, что «серых» скоро не будет. Будет лишь группа «Меч». Коллектив мастеров воздушного боя.
Так я думаю, а сказал совершенно другое. И как она вырвалась, эта обидная фраза? Леонов уставился в землю, помрачнел еще больше. Наверное, ждал, что я его поддержу, как старший товарищ, я его успокою, а сам…
— Там нелегко увидеть, — говорит Николай. — Дымка. Пожары. Закрутились в бою, кажется, и земля горит, и небо…
Говорил, а глаз так и не поднял. Опять молчит.
— Ладно, — говорю, — успокойся. Чувствую, Юра вернется. Не такой он, чтобы пропал ни за что. Расскажите, что нового в тактике немцев. Может, заметили что?
— Заметили, — оживляется мой заместитель, — «фокке-вульфы», как и Ю-87, бомбят с пикирования. В пике входят с полупереворота. Увидев наших, сразу становятся в круг. Характерно, что между самолетами очень большая дистанция, такое впечатление, будто оставляют место для нашего. Заманивают…
Ого! Это надо учесть. И я говорю пилотам о том, что заметил в последнее время, к чему надо готовиться. «Юнкерсы» стали летать значительно реже и меньшими группами. Почему? Потому что их стало меньше. Их теперь берегут, охраняют большими отрядами истребителей. Сократились полеты бомбардировщиков на наши аэродромы. Отсюда вывод: борьбу за господство в воздухе немцы будут вести посредством воздушных боев. Хуже это для нас или лучше? Сложнее. Одно дело драться с истребителями сопровождения, когда они привязаны к группе, и совсем другое, если они свободны в маневре, в выборе места боя, в выборе высот…
Виргинский прибыл через несколько дней. Доложил и стоит, улыбается. Длинный, худой, но невредимый. Гляжу на него снизу вверх, прошу доложить поподробнее: почему не вернулся вместе со всеми, где его самолет, откуда сюда припожаловал.
Оказалось, когда немцы пошли наутек, Юра не выдержал, начал преследовать, на чем, как говорит, и попался. Машину покинул, приземлился нормально, но немецкая пуля слегка поцарапала кожу, и врачи продержали Виргинского несколько дней.
Глядит сверху вниз, пожимает плечами: не пустили врачи, а то бы раньше пришел. И я не сдержался, в сердцах резко сказал:
— Ты случайно остался в живых! В моих глазах ты больше не летчик! Ты погиб! И группа «Меч» в тебе не нуждается…
Летчики поддержали меня, и Юре досталось больше, чем требовалось.
— Ты опозорил всю группу! — сверкая глазами, говорит Коновалов. — Сбитый летчик — это позор, это потеря авторитета. Ты поставил нас в тяжелое положение, потому что силы наши уменьшились. Ты поставил меня в нелепое положение, когда ушел не спросившись, даже не предупредил. Я не видел ни «фокке-вульфов», ни «мессеров», потому что искал тебя…
Летчики выступают один за другим. Говорят, возмущаются. Юра молчит. Его голова опускается все ниже и ниже. Кажется, хватит. Он понял, прочувствовал и впредь будет умнее. Я подвожу итог.
— Мы решаем судьбу Будапешта, и враг это знает. Он стянул сюда лучшие силы и будет сражаться не на жизнь, а на смерть. Бои будут очень тяжелыми, хоть они и сейчас нелегкие. Смелость, отвагу надо сочетать с осторожностью, с разумным риском. Не допускать ошибок. Ошибка, просчет в бою — это гибель. А гибель на руку немцам. Лозунг: «Умрем за Родину» давно не соответствует времени. Он сыграл свою роль, когда перед нами стояла задача: выстоять выдержать!
И я говорю о тех, кто выполнил эту задачу, кто встретил врага у Рады-Русской и бился с ним под Смоленском, кто дрался за Мурманск, Одессу и нашу Москву, кто сложил свою голову под Новороссийском, Сталинградом и городом Ленина, кто защищал Архангельск и Мурманск. Слава им и великая честь. Но теперь задача иная: разгромить врага. И лозунг нужен иной: «Вперед! До победы!» Нам надо победить, а самим уцелеть.
